Thursday, June 12, 2014

5 Г.В.Костырченко Сталин против космополитов Власть и еврейская интеллигенция в СССР


В качестве чрезвычайного посланника и полномочного министра государства Израиль Г. Меир 7 сентября была принята Молотовым. Однако, будучи профессиональным политическим пропагандистом, она придавала неформальному общению с советским еврейством куда большее значение, чем этому и другим протокольным мероприятиям. Уже 11 сентября, то есть в первую субботу своего пребывания в советской столице, Меир посетила хоральную синагогу, где преподнесла в дар общине свиток Торы и пожертвование в сумме 3500 рублей114.
В московской синагоге Меир потом бывала неоднократно, и каждый ее визит туда сопровождался значительным наплывом ликующего еврейства. Массовым столпотворением был отмечен и приезд израильского посланника 16 сентября в Московский еврейский театр. Эти яркие всплески еврейского национализма, разумеется, не укрылись от внимания Сталина, который с подобными проявлениями национального чувства мириться, конечно, не собирался.
Первым признаком надвигавшейся на советских евреев грозы стал арест 16 сентября в Киеве члена президиума ЕАК поэта Д. Н. Гофштейна, который незадолго до этого направил Меир телеграмму о необходимости возрождения в СССР иврита. Однако в Москве никого не трогали. Сталин, очевидно, еще продолжал питать политические иллюзии в отношении Израиля и потому пока воздерживался от массированных репрессий в отношении признанных лидеров советского еврейства.
Страшась инициирования Сталиным очередного репрессивного пароксизма, представители умеренной части высшей партийной бюрократии попытались сбить стихийную волну еврейской национальной активности, сделав ставку на Эренбурга. Тот не только имел поддержку на Старой площади, но и, олицетворяя собой идеологический «крайний западный фланг сталинизма»115, пользовался благорасположением вождя, а также авторитетом и доверием в международных и отечественных интеллектуальных кругах.
О популярности Эренбурга среди советского еврейства говорило хотя бы то, что после войны в сотнях списков и десятках вариантов ходило по рукам приписывавшееся ему неумело скроенное, наивное стихотворение, по форме - своеобразный поэтический диалог между Эренбургом и Маргаритой Алигер, «говорившей» словами своей поэмы «Твоя победа», опубликованной в 1945 г. в журнале «Знамя» (№ 9). Это были не просто стихи. За их строчками угадывались мучительные попытки нацменьшинства ответить на вызовы пережитого Холокоста и усиливавшегося антисемитизма, а также стремление
167

обрести новую национальную перспективу, причем явно вне рамок советской системы.
В финале этого смоделированного коллективным народным творчеством разговора о еврейской национальной судьбе фольклорный Эренбург с трагическим оптимизмом предрекал: «Нас задавить хотели в грязных гетто,/ В печах спалить и крови утопить./ Но верю я, что, несмотря на это,/ Товарищ Алигер, мы будем жить...»116.
Однако реальный Эренбург демонстрировал совсем иное видение еврейской проблемы в СССР. Произошло это 21 сентября 1948 г., когда за его подписью в «Правде» появилась статья «По поводу одного письма» - своего рода последнее предупреждение верхов. Ее лейтмотивом была критика сионистского тезиса о спаянном общенациональными узами единстве евреев во всем мире. На взгляд Эренбурга, таких уз в действительности никогда не существовало, а еврейское национальное единение - это «солидарность оскорбленных и возмущенных», обусловленная лишь реальной жизненной необходимостью в коллективной защите от общего зла - антисемитизма. Из этого общего либерально-позитивистского рассуждения следовал конкретный пропагандистский вывод о том, что поскольку в СССР ленинс-ко-сталинская национальная политика давно покончила с антисемитизмом (напомним, что ранее Эренбург заявлял об обратном. - Г. К.), значит, советским евреям нечего беспокоиться: проклятый еврейский вопрос для них просто не существует, и потому «они смотрят не на Ближний Восток, они смотрят в будущее»117.
По форме статья была ответом некоему Александру Р., студенту-сионисту из Западной Германии, который в реальности не существовал. Поэтому полемика с ним Эренбурга была всего лишь авторским приемом, фигурой речи, использовавшейся для завуалированной критики проамериканского политического курса Израиля и его пропагандистского влияния на советское еврейство. Рукой автора тут водил Сталин, которому Маленков 18 сентября вместе с оттиском статьи отправил следующую записку: «Перед отъездом (в отпуск. -Г. К.) Вы (Сталин. - Г. К.) дали указание подготовить статью об Израиле. Дело несколько задержалось из-за отсутствия в Москве Эренбурга. На днях Эренбург прибыл. Мы с Кагановичем, Поспеловым и Ильичевым имели с ним разговор. Эренбург согласился написать статью...». Поскольку перед сдачей в печать на оттиске появилась пометка Поскребышева: «Товарищ Сталин согласен»118, можно заключить, что «заказчик» был удовлетворен работой Эренбурга.
Антисионистский пафос статьи Эренбурга, написанной им, возможно, и с благой целью избежать обоюдного экстремизма на по
168

литической оси «евреи - сталинский режим», не притушил, а еще больше накалил разгоравшиеся страсти. Евреи, плененные магией национализма, не услышав его призыва к благоразумию и покорности, ощутили в подтексте статьи своего рода идеологический коллаборационизм.
В «Правду», а также в газету «Эйникайт», перепечатавшую статью и поддержавшую ее тезисы119, пошел вал критических писем. «Кто дал право Эренбургу говорить от имени евреев? - спрашивал один из читателей еврейской газеты и продолжал: - Как известно, Эренбург никогда не интересовался общественной жизнью евреев. Интересно, видел ли он вообще евреев?... Эренбург сравнивает Израиль с пароходом, на котором едут евреи, спасшиеся от Майданека. Если бы француз так говорил о Франции, то французский народ разорвал бы его на куски. К сожалению, евреи этого себе разрешить не могут, они только питают злобу к нему и ненависть. Пусть Эренбург знает, что проклятие народа его настигнет, и он не смоет его никогда». Другой читатель выразился также без обиняков: «По Эренбургу: евреи должны ассимилироваться... Если Михоэлс прочитал бы на страницах "Эйникайт" статью Эренбурга, он бы содрогнулся в своей могиле от злобы и горя... Еврейский народ не желает слушать советы Эренбурга»120.
И хотя в этом потоке осуждения и раздражения звучали и умеренные нотки, однако и в них присутствовал укор Эренбургу, попытка которого прагматически ответить на национальный вызов соплеменников потерпела, таким образом, полное фиаско. Однако оппортунизм, присущий натуре Эренбурга, да и покровительство Сталина хранили его. Даже, несмотря на недоброжелательство коллег-литераторов, называвших его «патриархом космополитов» и распускавших слухи о том, что он от обиды расплакался, когда в 1945 г. услышал из уст Сталина в Кремле тост за русский народ. И вопреки попыткам агитпроповского начальства расправиться с ним, в апреле 1949 г. Эренбурга послали на конгресс сторонников мира в Париж, в июне 1950-го утвердили заместителем председателя Советского комитета защиты мира, а вскоре избрали и вице-президентом прокоммунистического Всемирного совета мира121.
Моральное поражение писателя, представлявшего интересы умеренной советской партноменклатуры, стало особенно очевидным 4 октября 1948 г., когда в московской хоральной синагоге началось празднование еврейского Нового года (Рош ха шана). В тот день туда прибыли израильские дипломаты во главе с Меир, которую молящиеся встретили как новоявленного мессию, некоторые из них даже целовали в экстазе края ее одежды. По приблизительному подсчету Со
169

вета по делам религиозных культов, в этом богослужении, ставшим, по сути, празднованием возрождения еврейской государственности, участвовало около 10 тыс. человек, многие из них не вместились в помещение синагоги. Нечто подобное повторилось и 13 октября, когда Меир посетила синагогу в праздник Судного дня (Йом Киппур). Тогда раввин С. М. Шлифер так прочувствованно произнес молитву «На следующий год - в Иерусалиме», что вызвал прилив бурного энтузиазма у молящихся. Этот сакральный стих как своеобразный лозунг был подхвачен огромной толпой, которая по окончании службы двинулась вслед за Меир и другими израильтянами, сопровождая их до резиденции в гостинице «Метрополь». Показательно, что когда эта импровизированная манифестация подходила к концу, кто-то в ликовавшей толпе воскликнул: «Это ответ московских евреев на статью Эренбурга»122.
Однако далеко не всех евреев захлестнула волна националистической эйфории. Многие столичные интеллигенты из числа ассимилированных представителей этого этноса вообще не знали об описанных выше событиях: СМИ о них хранили молчание. Однако близкая к аппаратным структурам ЦК интеллектуальная элита еврейства и прежде всего руководство ЕАК, не только были в курсе произошедшего, но и отлично представляли возможные последствия. Узнав о про-израильских демонстрациях у синагоги, Фефер сказал жене: «Этого нам никогда не простят». Чувствуя надвигавшуюся опасность, он и его заместитель Г. М. Хейфец (бывший разведчик, направленный в ЕАК в 1947 г.), ссылаясь на проблемы со здоровьем и другие причины, тщетно пытались выйти из руководства комитета123.
Хотя в это время Сталин находился вне Москвы (отдыхал в одной из своих резиденций на Кавказе), нет сомнений в том, что он был детально проинформирован о необычных демонстрациях в столице, которых та не знала с выступлений партийных оппозиционеров в 1927 г. Конечно, такое обострение еврейской проблемы его сильно встревожило. В частности, он не мог не обеспокоиться тем, что проамерикански настроенная Г. Меир стала восприниматься частью советских евреев чуть ли не как харизматическая провозвестница грядущего исхода в Землю обетованную. Может быть, поэтому советское руководство предприняло все возможное, чтобы убедить Меир в полном крахе ее миссии по организации массовой еврейской эмиграции из СССР, а значит и бессмысленности ее дальнейшего пребывания в Москве. Уже 29 марта 1949 г. Меир вынуждена была объявить о своем отъезде из Москвы, с сожалением признав, что, если с правительством США дружеские связи будут развиваться и дальше, то «со сто
170

роны Советского Союза это невозможно: ни финансовая помощь, ни переселение»124. Менее чем через месяц Меир, сдав свои полномочия временному поверенному в делах своей страны М. Намиру, выехала в Израиль.
Сопряжение краха иллюзии вовлечь Израиль в сферу советского влияния с тревогой, вызванной стихийным всплеском еврейского национализма внутри страны породило в советских верхах приступ политической паранойи. В результате сталинский режим, разочаровавшись в пропагандистско-ассимиляторской терапии, прибег к радикальному, «хирургическому» методу решения еврейской проблемы. Не дожидаясь окончания отпуска, Сталин позвонил в Москву Маленкову и настоял на немедленной ликвидации ЕАК. 20 ноября 1948 г. такое решение Политбюро, имевшее высший партийный гриф секретности «Особая папка», было принято. Оно гласило: «Утвердить следующее решение Бюро Совета Министров СССР: «Бюро Совета Министров СССР поручает Министерству государственной безопасности СССР немедля распустить Еврейский антифашистский комитет, так как, как показывают факты, этот комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки. В соответствии с этим органы печати этого комитета закрыть, дела комитета забрать, пока никого не арестовывать»125.
Исполнять постановление было поручено министру госбезопасности Абакумову, и тот уже утром следующего дня, хотя это было воскресенье, направил оперативную группу на Кропоткинскую, 10 для обыска в помещении ЕАК и его опечатывания.Все документы комитета были вывезены на Лубянку в качестве улик. То же самое произошло и в редакции газеты «Эйникайт», последний номер которой вышел 20 ноября. В ЕАК и редакции его газеты помимо документов было изъято свыше трех тысяч различных книг на еврейском языке, а также большое количество иностранных газет и журналов126.
25 ноября постановлением Политбюро было закрыто издательство литературы на еврейском языке «Дер эмес». Чтобы избежать разговоров об антисемитизме и гонениях на национальную культуру, ликвидацию обосновали нейтральной формулировкой: «...В связи с тем, что круг читателей на еврейском языке крайне незначителен» и «большая часть книг, выпускаемых издательством "Дер эмес", не находит распространения»127.
Формулировка «пока никого не арестовывать» в постановлении Политбюро о закрытии ЕАК была, видимо, не более чем лицемерной фразой, призванной «успокоить» встревоженную бюрократию обе
171

щанием прибегнуть к репрессиям только в крайнем случае, если МГБ представит неопровержимые доказательства «преступной деятельности» ЕАК. Понимая истинный смысл игры, Абакумов энергично в нее включился. По его указанию сотрудники СЧОВД МГБ подвергли тщательному изучению изъятые архивные материалы ЕАК и редакции «Эйникайт». Кроме того, в поисках компромата Абакумов, прихватив с собой Фефера, лично произвел обыск в бывшем кабинете Михоэлса в Еврейском театре, ставшем мемориальным музеем. Заранее известные результаты этого дознания Абакумов доложил Сталину (и иже с ним: Молотову, Берии, Маленкову и Кузнецову) уже 4 декабря. Главный вывод шефа госбезопасности, в котором почти дословно воспроизводилась старая формулировка из упомянутой записки от 28 марта 1948 г., гласил: «...Обнаруженные при роспуске Еврейского антифашистского комитета документы подтверждают агентурные материалы и показания арестованных еврейских националистов о том, что комитет во главе с Михоэлсом, Фефером и другими по существу превратился в антисоветский центр, который, ориентируясь на Америку, проводил в СССР подрывную работу»128.
Еще через две недели Абакумов представил Сталину протоколы допросов арестованных ранее Гринберга и Гофштейна (22 ноября был доставлен в Москву из Киева) с выжатыми из них новыми показаниями против руководства ЕАК. Особенно весомые козыри дал в руки МГБ Гофштейн, который 16 декабря под давлением следствия оговорил Михоэлса, Фефера, Бергельсона и других коллег, представив их активными еврейскими националистами, тесно связанными с американскими сионистами.
Получив этот компромат, Сталин дал санкцию Абакумову на арест двух ключевых фигур в ЕАК - Фефера и Зускина, преемников Михоэлса соответственно в комитете и Еврейском театре. Выбор МГБ этих жертв не был случаен. Ведь обвинение предполагалось построить, инкриминируя ЕАК шпионаж в пользу США и националистическую деятельность внутри страны и за рубежом. Поэтому от Фефера предполагалось получить показания о «преступной» работе комитета в целом, о вербовке его и Михоэлса американскими спецслужбами во время их поездки в США, а также о «националистической пропаганде», которую вела на своих страницах газета «Эйникайт» и еврейская секция ССП (в обеих Фефер играл руководящую роль). Используя Зускина, который был личным другом Михоэлса, планировалось добыть в первую очередь сведения о связях покойного главы ЕАК в правительственных сферах и о его тайных покровителях там. Заодно Зускин должен был представить Московский еврей
172

ский театр как рассадник еврейского национализма. Было еще одно немаловажное обстоятельство, предопределившее первоочередность ареста этих двух людей: МГБ не ожидало от них серьезного сопротивления следственному натиску. Предчувствуя начало массированных антиеврейских гонений, оба были психологически надломлены страхом, и заставить их признать собственную мнимую вину, а также подтвердить ложные обвинения, выдвигавшиеся против других членов ЕАК, не составляло труда для следователей-«забойщиков». К тому же, Фефер «по должности» (как ответственный секретарь ЕАК исполняя обязанности главного администратора, занимал должность, контролируемую госбезопасностью*) был негласным информатором МГБ (агентурный псевдоним «Зорин») и считал своим партийным и гражданским долгом сотрудничать с «органами». Зускин же страдал от серьезного нервного истощения, вызванного тяжелыми переживаниями после гибели Михоэлса.
Итак, 24 декабря Фефер и Зускин оказались на Лубянке, причем последнего арестовали прямо во время процедуры лечебного сна в клинике для нервнобольных. Начались их интенсивные допросы. Фефер, не сопротивляясь, сразу начал оговаривать своих вчерашних коллег. Позднее, во время суда он рассказал: «Еще в ночь моего ареста Абакумов мне сказал, что если я не буду давать признательных показаний, то меня будут бить. Поэтому я испугался, что явилось причиной того, что я на предварительном следствии давал неправильные показания»129.
В отличие от Фефера, другой член президиума ЕАК Б. А. Шимелиович, которого арестовали 13 января 1949 г., проявил завидную стойкость и упорство на допросах. Родился этот мужественный человек в 1892 г. в Риге в семье синагогального служки. Один его брат, Юлиус, член центрального бюро Евсекции РКП(б) и секретарь Виленского совдепа, погиб в январе 1919 г.: покончил с собой, но не сдался наступавшим польским легионерам. Другой брат, Исаак, будучи часовщиком, эмигрировал в США. А третий, самый старший, - Яков стал жертвой Холокоста, погиб вместе с женой в Двин-ске (Даугавпилсе).
На стезю активной общественной деятельности Борис Шимелиович вступил 1919 г., став членом Бунда. Однако спустя год, работая в Еврейской общественной комиссии помощи голодающим и жертвам погромов (распределял пожертвования, получаемые от «Джойнта»),
* Подобные должности, входившие в «номенклатуру» МГБ, существовали и в других общественных организациях.
173

перешел в РКП(б). С 1931-го и до момента ареста Шимелиович -главный врач ведущей московской клиники им. С. П. Боткина, где до середины 1930-х гг. для лечения высокопоставленных пациентов функционировало «кремлевское отделение». Из всех членов президиума ЕАК он имел самые близкие и дружеские отношения с Михоэлсом, с которым познакомился в 1931 г., помогая Еврейскому театру в постановке пьесы о брате Юлиусе. Активно сопротивляясь нараставшему в стране государственному антисемитизму, летом 1944 г. Шимелиович пожаловался Маленкову на завотделом здравоохранения УК ЦК ВКП(б) Б. Д. Петрова, недовольного «засильем евреев» в медицине. Протестовал он и против антиеврейской чистки, начатой в 1943 г. в медицинских учреждениях по негласному распоряжению наркома здравоохранения СССР Г. А. Митерева.
Оказавшись на Лубянке, Шимелиович, уже аттестованный там Фефером как «первостепенный консультант Михоэлса», был сразу же препровожден к Абакумову, который, увидев его, заорал: «Посмотрите, какая рожа». Однако, несмотря на грозный вид министра, Шимелиович, сохраняя мужество, решительно отказался давать ложные показания. Тогда Абакумов приказал перевести его в Лефортовскую тюрьму и «бить смертным боем». Известный своей жестокостью следователь В. М. Шишков вместе с подручными зверски истязал неуступчивого подследственного резиновыми палками. В попытке сломить свою жертву морально Шишков цинично угрожал: «Если вы будете не в состоянии ходить на допросы, мы будем приносить вас на носилках и будем бить и бить». Только в марте 1949 г. от Шимелио-вича были получены первые «признания». О том, как это происходило, он 15 мая описал в заявлении руководству МГБ: «Четыре месяца прошло со дня моего ареста. За это время я неоднократно заявлял: я не изменник, не преступник, протокол моего допроса, составленный следователем (Шишковым. - Г. К.), подписан мною в тяжелом душевном состоянии, при неясном сознании. Такое состояние мое явилось прямым результатом методического моего избиения в течение месяца ежедневно»130.
Кроме Шимелиовича, так называемые меры физического воздействия из еаковцев испытал на себе, пожалуй, только арестованный с ним в один день И. С. Юзефович, от которого следователи потребовали оговора самого высокопоставленного кандидата на переселение в Лефортово - Лозовского, с кем тот был знаком еще со времен Октябрьской революции.
Родился Юзефович (Шпинак) в 1890 г. в Варшаве в семье кожевника. В 1905-1917 гг. состоял в Бунде, потом примкнул к руко
174

водимой Лозовским социал-демократической организации интерна-ционалистов-объединенцев и в ее составе в конце 1919 г. перешел в РКП(б). На протяжении десятилетий Юзефович считался «правой рукой» Лозовского. После революции вместе с ним работал в Про-финтерне, а в 1940-е гг. - в Совинформбюро. Только в 1931-1933 гг. они были врозь. В это время, как записано в партийной анкете Юзе-фовича, он «находился на подпольной работе в США». В годы войны Юзефович удочерил сироту, родители которой были расстреляны немцами. Перед арестом работал в Институте истории АН СССР.
Характеристика этого человека будет неполной, если не упомянуть того факта, что в 1938 г. он стал секретным сотрудником НКВД СССР. Однако эти свои обязанности выполнял, видимо, не слишком ревностно. Даже полученную в 1946 г. от гостившего в СССР Б. Ц. Гольдберга информацию о том, что американский посол У. Б. Смит и его ближайшее окружение настроены враждебно к Советскому Союзу, он сообщил не в МГБ, а Лозовскому. Искренняя преданность своему многолетнему патрону и другу предопределила стойкость Юзефовича в ходе первых допросов. В результате он не избежал пыточной, о чем и поведал потом на суде: «В самом начале следствия я давал правдивые показания и заявлял следователям, что не чувствую за собой никакого преступления... После этого меня вызвал к себе министр госбезопасности Абакумов и сказал, что если я не дам признательных показаний, то он меня переведет в Лефортовскую тюрьму, где меня будут бить. <...> Я ответил Абакумову отказом, тогда меня <...> стали избивать резиновой палкой и топтать ногами, когда я падал. В связи с этим я решил подписать любые показания, лишь бы дождаться дня суда». Пройдя закалку в царских тюрьмах -в Варшаве и Ломже, Юзефович на сей раз не выстоял, вынужденно оговорив в конце января 1949 г. своего старого друга131.
Показательно, что в день ареста Юзефовича (13 января 1949 г.) Лозовский был вызван в ЦК, где предстал перед Маленковым и Шкирятовым (фактически руководил КПК при ЦК партии), которые расследовали так называемую крымскую историю, которой суждено было стать ключевой в «деле ЕАК». В представленной потом ими записке Сталину отмечалось: «Как видно из его объяснений, Лозовский часто встречался с Михоэлсом, Фефером, Юзефовичем и другими еврейскими националистами, они шли к нему за помощью в проведении своей националистической деятельности, и он был их постоянным советчиком. <...> Лозовский также признал, что после возвращения из Америки Михоэлс и Фефер пришли к нему и рассказали... о том, что антисоветские американские круги считают не
175

обходимым, чтобы Михоэлс и Фефер подняли в Москве вопрос о создании еврейской республики в Крыму. <...> Лозовский должен был увидеть антисоветское лицо Михоэлса и Фефера и довести об этом до сведения Центрального Комитета ВКП(б). Но Лозовский этого не сделал, а, наоборот, посоветовал Михоэлсу и Феферу направить докладную записку в Правительство о создании Еврейской республики в Крыму* и сам принял участие в редактировании записки».
К сему прилагался проект решения Политбюро о выводе Лозовского из состава членов ЦК за «политически неблагонадежные связи и недостойное <...> поведение». Ознакомившись с этой заготовкой, Сталин нашел ее чрезмерно либеральной. Считая Лозовского не советчиком, а лидером «еврейских националистов», он ужесточил текст постановления, включив в утвержденную 18 января редакцию следующие формулировки: «Из материалов, поступивших в ЦК ВКП(б) от органов Министерства госбезопасности, видно, что член ЦК ВКП(б) Лозовский <...> сговаривался за спиной ЦК ВКП(б) с антифашистским еврейским комитетом о том, как выполнить план американских капиталистических кругов по созданию в Крыму еврейского государства и с каким заявлением обратиться в Советское Правительство, чтобы скорее добиться успеха в этом деле. ...Считая несовместимым поведение Лозовского со званием члена ЦК ВКП(б) и члена партии, исключить Лозовского С. А. из состава членов ЦК ВКП(б) и из членов партии»132.
Поскольку до сих пор муссируется интригующая, но ложная версия о том, что инкриминировавшееся Лозовскому «крымское письмо» - провокация МГБ и его агентуры в ЕАК133, необходимо дать следующее пояснение. Весной 1991 г. в Центральном партийном архиве в Москве автором была выявлена адресованная Молотову копия «крымского письма». Пометки на ней свидетельствовали, что уже через неделю после регистрации в ЦК она без принятия каких-либо решений была подшита в архивное дело. Вспомнили об этом письме только через четыре года. Анализ известной ныне фактографии позволяет утверждать, что «крымская история» развивалась по следующей схеме. Одна сторона - руководители ЕАК - под влиянием трагедии Холокоста, спонтанной «микродемократизации», происходившей в советском обществе в годы войны, а также авантюрной по-
* Речь идет об отвергнутом советским руководством предложении Михоэлса, Фефера, Эпштейна создать в Крыму «Еврейскую советскую социалистическую республику», направленном Сталину (15 февраля 1944 г.) и Молотову (21 февраля 1944 г.). (Государственный антисемитизм в СССР... С. 45-48). Подробно - в Приложении 1.
176

зиции некоторых руководителей «Джойнта» (Дж. Розенберг), которые стремились возродить проводившуюся под его эгидой еврейскую сельскохозяйственную колонизацию Крыма в 1920-1930-х гг., и, вероятно, преследовавших и определенные политические цели - оступились, предложив необдуманный проект. Тогда как другая - МГБ, -собирая в 1947-1948 гг. компромат на «еврейских националистов», извлекли «крымское письмо» из архива и максимально использовали для дискредитации ЕАК, извратив цели его авторов и раздув масштаб их прегрешения.
Первоначально Сталин, очевидно, воспринял «крымское письмо» как дерзкую, но отнюдь не преступную выходку. К тому же, пока шла война советское руководство, получив в 1944 г. от «Джойнта» полмиллиона долларов в виде первоначальной помощи, было заинтересовано в хороших отношениях с союзниками и потому хотело замять дело тихо. Встретившись по поручению Сталина с Михоэлсом, Фе-фером и Эпштейном, Каганович сообщил о негативном отношении руководства страны к их инициативе134.
Ко всему прочему, Сталин, который не особенно считался с малыми народами империи и не собирался в этом плане делать исключение для евреев, не мог не понимать, что одобрение проекта ЕАК будет чревато взрывом массового недовольства в Крыму, где население долгое время находилось под прессом нацистской антисемитской пропаганды. А поскольку проект носил международный характер (участие американцев и пр.), Сталин, опасавшийся даже малейшего вмешательства извне, не мог не тревожиться и по этому поводу, тем более что полуостров был когда-то последним оплотом антисоветских белогвардейских сил, которые хотели использовать его как опорную базу для военного натиска на большевиков. Сталину претила перспектива иметь под боком «новую Палестину». Его куда больше устраивала возможность направить поток выжившего европейского еврейства на Ближний Восток, где эта мощная националистическая сила смогла бы нанести ощутимый удар по позициям Британской империи. Поддержав этот сионистский проект, Сталин получил возможность (а потом, как отмечалось, ее и реализовал) предстать в глазах мировой общественности поборником исторической справедливости в отношении гонимого веками народа. Не исключено, что именно этими соображениями Сталин руководствовался, когда на Ялтинской конференции одобрил намерение союзников наделить после войны евреев широкими правами на создание национального очага в Палестине. Не случайно Сталин дал добро на подписание соглашения между правительством СССР и временным правительством националь
177

ного единства Польской республики от 6 июля «О праве выхода из советского гражданства лиц польской и еврейской национальности и об их эвакуации в Польшу». По этому соглашению, действовавшему вплоть до конца 1946 г., в Польшу возвратилось 145 тыс. евреев*, многие из которых, столкнувшись на своей родине с грубыми и массовыми проявлениями антисемитизма, без задержки направились в Палестину135.
Исход польских евреев из СССР был достаточно массовым и мог быть истолкован как своеобразная демонстрация нелояльности режиму Сталина, что не могло негативно не сказаться на их соплеменниках, оставшихся в СССР.
Говоря о международном аспекте Крымского проекта, следует отметить, что обсуждение такового в годы войны не вышло за рамки общественных организаций - главным образом ЕАК в СССР и «Джой-нта» в США, и нет веских оснований утверждать, что эта проблема вышла на уровень межгосударственных отношений.
Сталин не мог не знать, хотя бы в общих чертах, такую общеполитическую подоплеку «крымской истории», поэтому те обвинения, которые он предъявил потом через МГБ Лозовскому и руководству ЕАК, нельзя расценить иначе как надуманные и провокационные. Действуя сознательно против истины, он в апреле 1952 г. одобрил представленное МГБ обвинительное заключение, в котором «крымский эпизод» в «деле ЕАК» был квалифицирован как подготовка «плацдарма», который «американцы рассчитывали использовать <...> против СССР»136.
Данное обвинение выглядело столь абсурдным, что даже советское правосудие, стоявшее на страже интересов тогдашнего режима, вынуждено было в ходе состоявшегося вскоре закрытого процесса фактически признать его некорректность. Однако из-за невозможности совсем отказаться от этого ключевого пункта в судебный приговор по «делу ЕАК» включили следующую формулировку по Крыму, во многом странную, расплывчатую и малопонятную: «Розенберг потребовал от Михоэлса и Фефера взамен оказания материальной помощи добиться у Советского правительства заселения Крыма ев-
* В 1946 г. произошло также переселение 22,3 тыс. евреев с территории бывшей Северной Буковины (Украина, Черновцы) в Румынию, откуда многие из них почти сразу выехали на Ближний Восток (Мицель М. Евреи Украины в 1943-1953: Очерки документированной истории. Киев, 2004. С. 70-85). См. также: Марусик Т. Еврейская интеллигенция Буковины и власть (40-е годы XX в.) // Мат.УШ ежегодной межд. и междисциплин, конференции по иудаике: Тезисы. М., 2000. С. 153-160).
178

реями и создания там Еврейской республики, в чем, как заявил Ро-зенберг, американские евреи заинтересованы не только как евреи, но и как американцы»137.
Изгнание в 1949 г. из ВКП(б) означало для Лозовского, как впрочем, и для любого другого высокопоставленного чиновника той поры, объявление вне закона. Умудренный богатым партийным опытом, он, быть может, как никто другой, осознавал опасность такого положения. В отчаянии он написал Сталину, умоляя: «Я прошу Вас выслушать меня в последний раз и учесть, что я партию и ЦК никогда не обманывал». Однако 26 января Абакумов доставил в Кремль Сталину пространный протокол допроса Юзефовича, в котором Лозовский выставлялся главарем сионистской «пятой колонны» в СССР, в тот же день его взяли под стражу138.
Другой жертвой «разборки» в верхах стал еще один «падший ангел» из среды номенклатурной элиты - жена Молотова Жемчужина. Распространено суждение, что, строя козни против этой женщины, Сталин злоумышлял исключительно против ее влиятельного супруга и стремился таким образом устранить наиболее сильного конкурента в борьбе за власть. Вполне вероятно, что в силу своего, мягко говоря, недоверчивого характера, он мог в какой-то мере испытывать ревность к Молотову, особенно после того как заболев осенью 1945 г., услышал, что того, второго человека в государстве, в ближайшем окружении стали прочить в его преемники. Однако бесспорно и то, что эти подозрения не смогли поколебать веру Сталина в личную преданность ему Молотова. В противном случае он от него бы избавился (как ранее от некоторых других соратников). Поэтому, думается, произошедшее в конце 1940-х гг. охлаждение Сталина к «первому министру» было спровоцировано не столько самим Молотовым, сколько его окружением в лице супруги и опекаемого им Лозовского, якобы оказывавших на него «сионистское влияние».
Причем, поведение первой из этих двух уже давно вызывало недовольство Сталина. Не исключено, что его могла посетить мысль о том, что Жемчужина (первая скрипка в семье!), которой ловко манипулировал Михоэлс, заставляла мужа-«подкаблучника» как заместителя главы правительства мирволить еврейским националистам внутри страны, а на внешней арене, уже в ипостаси министра иностранных дел, проводить бесперспективный произраильский курс. Видимо, последней каплей, переполнившей чашу терпения Сталина, стало поведение Жемчужиной на приеме по случаю 31-й годовщины Октябрьской революции, данном Молотовым для аккредитованных в Москве иностранных дипломатов. На этом рауте Жемчужина де
179

монстративно уединилась с Г. Меир. Их общение (на идише) было столь теплым и непринужденным, что не могло не вызвать подозрений у присутствовавших на рауте соглядатаев. Гордясь своим хорошим знанием этого языка, Жемчужина сказала: «Ich bin a iddishe tochter» («Я - еврейская дочь»). Затем она одобрительно отозвалась о скандальном в глазах Сталина упомянутом посещении Меир синагоги. На прощанье жена министра, желая благополучия народу Израиля, подчеркнула, что если ему будет хорошо - будет хорошо и евреям в остальном мире139.
17 декабря 1948 г. Абакумов представил Сталину протокол допроса 3. Г. Гринберга, в котором впервые говорилось о причастности жены Молотова к преступной деятельности еврейских националистов. Поскольку Жемчужина состояла в партии и, самое главное, была супругой члена Политбюро, Сталин подключил к проводившемуся Абакумовым расследованию Шкирятова, Образовавшийся межведомственный тандем 26 декабря провел на Старой площади серию очных ставок между Жемчужиной и арестованными Фефером, Зус-киным и членом правления московской еврейской общины (так называемой «двадцатки») М. С. Слуцким, которые накануне согласились сотрудничать со следствием и были соответствующим образом проинструктированы. Уже вечером следующего дня Сталин ознакомился с составленным Шкирятовым и Абакумовым отчетом. Жемчужину обвиняли в «политически недостойном поведении», конкретно ей инкриминировались следующее: «Поддерживала знакомство с лицами, которые оказались врагами народа <...> поддерживала их националистические действия и была их советчиком... Вела с ними переговоры, неоднократно встречалась с Михоэлсом <...> способствовала передаче <...> политически вредных, клеветнических заявлений в правительственные органы. <...> Афишируя свою близкую связь с Михоэлсом, участвовала в его похоронах, проявляла заботу о его семье и своим разговором с Зускиным об обстоятельствах смерти Михоэлса дала повод националистам распространять провокационные слухи о насильственной его смерти»140.
Не укрылось от недремлющего ока власти и то, что летом 1946-го Михоэлс, придя однажды к Жемчужиной на работу и поделившись сетованиями евреев на притеснения местного начальства, поинтересовался, кому лучше пожаловаться - Жданову или Маленкову? На что Жемчужина ответила: «Жданов и Маленков не помогут, вся власть в этой стране сконцентрирована в руках только одного Сталина. А он отрицательно относится к евреям и, конечно, не будет поддерживать нас»141.
180

На состоявшемся 29 декабря заседании Политбюро Жемчужину исключили из партии. И на сей раз, как и на предвоенной XVIII всесоюзной партконференции, когда ее выводили из состава кандидатов в члены ЦК, Молотов при голосовании воздержался. Причем, несмотря на то, что, как он потом вспоминал, «когда на заседании Политбюро он (Сталин. - Г. К.) прочитал материал, который ему чекисты принесли на Полину Семеновну, у меня коленки задрожали». Однако, когда 20 января 1949 г. Молотов вынужден был скрепить своей подписью решение об исключение из ЦК и партии Лозовского (что обрекало того на арест), он не мог не осознать, что ситуация с обвинением Жемчужиной, тесно связанной с Лозовским по линии ЕАК, принимает куда более серьезный, чем первоначально казалось, оборот. Поэтому в тот же день (20 января) Молотов направил Сталину покаянное послание, в котором назвал свой прежний отказ поддержать изгнание из партийных рядов уже бывшей супруги (к этому времени он по приказу вождя развелся) «политически ошибочным», а также повинился в том, что «вовремя не удержал <...> близкого <...> человека от ложных <...> связей с антисоветскими еврейскими националистами вроде Михоэлса»142.
Сталин оценил этот жест личной преданности. Молотов, позволив ему оставаться членом Политбюро, не лишив формальной принадлежности к высшему советскому руководству. Вместе с тем, реальной опалы Молотову избежать не удалось: 4 марта 1949 г. он утратил важные властные полномочия, лишившись поста министра иностранных дел.
«Дожав» Молотова, Сталин приказал арестовать Жемчужину. 21 января ее вызвали в ЦК и отправили на Лубянку. Там ей предъявляли все новые и новые обвинения, в том числе в служебных злоупотреблениях. В частности, ей инкриминировали незаконное получение дополнительных средств, приписки в отчетности, незаконное премирование, пьянство, кумовство и фаворитизм по последнему месту работы на должности начальника Главтекстильгалантерейпрома Минлегпрома РСФСР, от которой ее освободили еще 10 мая 1948 г. «по состоянию здоровья». На допросах Жемчужина, несмотря на многочисленные телесные недуги, держалась с завидной стойкостью, решительно отвергая ложные обвинения. Дабы морально сломить неуступчивую узницу, МГБ, арестовав ряд бывших сослуживцев Жемчужиной, заставило их не только оговорить ее как руководителя, но и опорочить в нравственно-интимном плане. «Помню грязный документ, - вспоминал Хрущев, - в котором говорилось, что она (Жемчужина - Г. К.) была неверна мужу и даже указывалось, кто были ее любовниками. Много было написано гнусности»143.
181

Нанеся Молотову удар, что называется, ниже пояса, Сталин решил проявить великодушие и потому определил для жены старого соратника относительно мягкое наказание: пять лет ссылки в Кус-танайской области Казахстана. Оказавшись на дальней окраине империи, Жемчужина под тяжестью незаслуженных обид сначала пристрастилась к алкоголю, однако потом, взяв себя в руки, преодолела этот порок.
Тем временем в Москве не прекращались аресты лиц, имевших отношение к ЕАК. В двадцатых числах января и в феврале 1949 г. за решеткой оказались литераторы Л. М. Квитко, П. Д. Маркиш, Д. Р. Бергельсон, С. 3. Галкин, замминистра госконтроля РСФСР С. Л. Брегман, ответственный редактор «Эйникайт» Г. М. Жиц, его заместитель С. X. Рабинович, заведующий издательством ЕАК С. О. Котляр. главный редактор ЕАК С. Н. Хайкин, директор издательства «Дер эмес» Л. И. Стронгин, главный редактор того же издательства и руководитель еврейского театрального училища М. С. Беленький, академик-биохимик Л. С. Штерн, начальник высших инженерных курсов Министерства путей сообщения Л. А. Шейнин. Некоторые из них входили в президиум ЕАК (состоял тогда из 20 человек), который почти полностью, за исключением генерал-полковника Я. Г. Крейзе-ра, академика А. Н. Фрумкина и брата Е. Ярославского М. И. Губель-мана, оказался за решеткой.
В пароксизме шпиономании власти арестовали и не состоявшего в ЕАК биохимика Я. О. Парнаса, всемирно известного ученого, директора Института биологической и медицинской химии АМН СССР. Перенести столь тяжкое испытание оказалось не под силу 75-летнему человеку, скончавшемуся через несколько дней в тюрьме. За академиков АН СССР Парнаса, Штерн и доктора Шимелиовича открыто вступился только 90-летний академик Н. Ф. Гамалея. 4 и 16 февраля он направил Сталину письма, в которых аресты этих, для него «близких друзей» связал с антисемитизмом, который, как он считал, «пышным цветом расцвел в последнее время в нашей стране». Бесстрашный заступник писал: «Я родом украинец, вырос среди евреев и хорошо знаю этот одаренный народ, который так же, как и другие народы нашей страны, любит Россию... Мой долг, моя совесть требуют от меня того, чтобы я во весь голос заявил Вам то, что наболело у меня на душе. Я считаю, что по отношению к евреям творится что-то неладное в данное время в нашей стране. <...> Судя по совершенно бесспорным и очевидным признакам, вновь появившийся антисемитизм идет не снизу, не от народных масс, среди которых нет никакой вражды к еврейскому народу, а он направляется сверху чьей-то не
182

видимой рукой. Антисемитизм исходит сейчас от каких-то высоких лиц, засевших в руководящих партийных органах, ведающих делом подбора и расстановки кадров»144.
Обличив верно охарактеризованный им негативный феномен и затратив на этот исполненный благородства и гражданского мужества поступок последние жизненные силы, академик Гамалея вскоре скончался.
Помимо руководителей, в тюрьме оказались и рядовые члены ЕАК, главным образом те, кто в прошлом был связан с заграницей, и мог своими показаниями подкрепить версию следствием о шпионском следе в «деле ЕАК». Это Э. И. Теумин, которая, родившись в Швейцарии в семье видного бундовца, после революции приехала в Россию, а в 1940-е гг. работала редактором в СИБ. Это супруги И. С. Ватенберг и Ч. С. Ватенберг-Островская, которые в 1933 г. репатриировались в Россию из США, где занимались коммунистической деятельностью и работали в просоветской организации ИКОР. Это и Л. Я. Тальми, выехавший в 1912-м из России в США, а после Февральской революции возвратившийся на родину, где включился в левосионистское движение, подготовив в начале 1920-х гг. материал о еврейских погромах на Украине и в Белоруссии. В 1921 г. по линии Коминтерна он вновь выехал в США, где в 1925-м встречался с Маяковским, переводил его стихи на английский. В 1932-м вернулся в СССР. До апреля 1948-го работал в СИБ; его арестовали последним, 3 июля 1949 г.
Расследование «преступной деятельности еврейских националистов» было поручено СЧОВД, возглавлявшейся генерал-майором А. Г. Леоновым Наряду с министром Абакумовым, Леонов и его заместители - полковники М. Т. Лихачев и В. И. Комаров - внесли на первом этапе наибольший вклад в фабрикацию «дела ЕАК». Лихачев имел обыкновение говорить подследственным: «Я сверну вам шеи, иначе мне снимут голову». Но особенно усердствовал Комаров, который пришел в «органы» в 1938 г., а спустя четыре года, в 26 лет стал личным секретарем Абакумова, что предопределило его стремительный карьерный взлет. О том, как относился этот интеллектуально примитивный человек к находившимся в его полной власти «еа-ковцам», дает представление его обращение к Сталину от 18 февраля 1953 г. Тогда этот, уже бывший следователь, несколько лет пребывавший за решеткой по «делу Абакумова», писал: «Дорогой товарищ Сталин! В коллективе следчасти хорошо знают, как я ненавидел врагов. Я был беспощаден с ними, как говорится, вынимал из них душу, требуя выдать свои вражеские дела и связи. Арестованные буквально
183

дрожали передо мной, они боялись меня, как огня. <...> Особенно я ненавидел и был беспощаден с еврейскими националистами, в которых видел наиболее опасных и злобных врагов. За мою ненависть к ним не только арестованные, но и бывшие сотрудники МГБ СССР еврейской национальности считали меня антисемитом. В 1948 г. я первый на допросах выявил, что еврейские националисты проявляют интерес к нашим руководителям партии, и в результате в дальнейшем вышли на Еврейский антифашистский комитет. <...> Узнав о злодеяниях, совершенных еврейскими националистами ("дело врачей". -Г. К.), я наполнился еще большей злобой к ним и убедительно прошу Вас <...> дайте мне возможность со всей присущей мне ненавистью к врагам отомстить им за их злодеяния, за тот вред, который они причинили государству»145.
Весь 1949 г. в МГБ проводились интенсивные допросы и очные ставки арестованных по «делу ЕАК». В марте 1950 г. им официально объявили об окончании следственных действий и предоставили возможность ознакомиться с протоколами допросов. После чего интерес к «делу» стороны СЧОВД заметно снизился. В это время Сталин поручил МГБ заняться «сионистами-шпионами» на Московском автомобильном заводе имени Сталина (об этом далее). Но главные силы госбезопасности были брошены на подготовку судебной расправы над А. Н. Вознесенским и другими партийными и государственными чиновниками, причисленными к так называемой ленинградской группе. Казалось, что о томившихся на Лубянке «еаковцах» просто забыли. Только Фефера продолжали вызывать на допросы. Его как ключевую фигуру по множеству находившихся тогда в производстве дел по еврейским националистам даже перевели из Внутренней тюрьмы МГБ СССР в так называемую «Особую тюрьму», созданную по указанию Сталина в феврале 1950 г. и разместившуюся в отдельном блоке тюрьмы московского управления МВД (ул. Матросская Тишина, 18). Курировали этот новоявленный изолятор партгосбезо-пасности, где содержались узники, считавшиеся наиболее опасными политическими врагами режима («ленинградцы» и другие), Маленков и Шкирятов146.
Следствие по ЕАК тормозилось до середины 1951 г., когда в МГБ развернулась кардинальная чистка аппарата. Поводом для этой, давно назревавшей пертурбации, послужило направленное 2 июля через Маленкова письмо Сталину подполковника СЧОВД М. Д. Рюмина, обвинившего своего шефа Абакумова в противозаконной деятельности. 4 июля Рюмина вызвали к Сталину, тогда же было принято решение создать для проверки его «сигнала» комиссию Политбюро в
184

составе Маленкова, Берии, Шкирятова и завотделом партийных, комсомольских и профсоюзных органов ЦК С. Д. Игнатьева. 11 июля по докладу председателя комиссии Маленкова было принято постановление Политбюро «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности СССР», которое через два дня было направлено в виде закрытого письма партийным организациям страны. Новым министром госбезопасности стал ставленник Маленкова Игнатьев. Сомнительные лавры стяжал и Рюмин, который благодаря своей рискованной интриге был произведен в полковники, назначен заместителем Игнатьева и начальником СЧОВД147.
По «еврейским делам» Абакумову инкриминировалось то, что он «погасил» расследование по «заговору» кремлевских врачей (об этом далее) и укрыл от руководства страны «террористические замыслы» участников еврейского антисоветского молодежного «Союза борьбы за дело революции» (СДР), арестованных в январе - марте 1951 г. Эта организация, возникшая в августе 1950-го, состояла из учеников старших классов школ и студентов-первокурсников - в основном детей репрессированной интеллигенции. В феврале 1952 г. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила троих руководителей СДР -Б. В. Слуцкого, Е. 3. Гуревича, В. Л. Фурмана - к смертной казни, десятерых - к 25 годам лагерей, и еще троих - к 10 годам лагерей148.
Сталин сурово покарал лукавых, в его понимании, слуг с Лубянки. Абакумова как «человека, совершившего преступления против партии и Советского государства», сняли с поста министра, исключили из партии и 12 июля арестовали и отправили в «Особую тюрьму». Там же оказалось и руководство СЧОВД МГБ - Леонов, Лихачев, Комаров и др. В ходе проходившей осенью 1951 г. чистки аппарата МГБ своих должностей лишились заместители министра госбезопасности А. Н. Аполлонов, А. С. Блинов, В. Е. Макаров, Н. А. Королев, Н. Н. Селивановский. Последних двоих к тому же арестовали. За решеткой оказались также замминистра госбезопасности Е. П. Пи-товранов, руководители 1 и 2 главного управлений Г. В. Утехин и Ф. Г. Шубняков (участник спецоперации по устранению Михоэлса).
В декабре 1951 г. стараниями Рюмина был изгнан с поста начальника 5 (идеологического) управления МГБ полковник А. П. Волков. Возглавлявшаяся им структура в декабре 1949 г. была реорганизована в агентурно-розыскную оперативную службу, унаследовавшую функции существовавшего в 1920-1930 гг. секретно-политического отдела (управления). В этом качестве 5 управление активизировало политический сыск и слежку в среде духовенства, творческой и научной интеллигенции. Поскольку этот «контингент» подозревался
185

в связях с националистическими организациями, в составе 5 управления, которое после Волкова возглавил генерал-майор А. П. Вызов, наряду с прочими «противонационалистическими» подразделениями был создан шестой отдел («по искоренению еврейского сионистско-бундовского и религиозного подполья»), который сначала возглавил И. В. Шумаков, а с 1952 г. - А. Ф. Рассыпнинский149.
Поскольку в результате происков Рюмина и интриг Маленкова Сталин заподозрил Абакумова чуть ли не в укрывательстве еврейских террористов, чистка в МГБ вскоре приобрела характер разоблачения «сионистского заговора», якобы сформировавшегося в силовых структурах страны. Первые «доказательства» его существования были получены в ходе допросов бывшего заместителя начальника СЧОВД Л. Л. Шварцмана, арестованного 13 июля 1951 г. Этот неудавшийся журналист пришел в органы госбезопасности в 1937 г., когда работавшие там люди либо быстро сгорали в огне «большого террора», либо с большой пользой для себя «грели» на этом огне руки. Шварцман оказался из числа последних, сразу же выделившись из малограмотной массы молодого чекистского пополнения той поры навыками профессионального владения пером и оказавшейся кстати склонностью к авантюризму и мистификациям. Эти его «творческие» способности сразу же были востребованы начальством: ему поручили расследование или, точнее, фальсификацию важнейших политических дел, б том числе на журналиста М. Е. Кольцова, театрального режиссера В. Е. Мейерхольда, писателя И. Э. Бабеля, руководителя комсомола А. В. Косарева, которым были вынесены расстрельные приговоры.
И вот, оказавшись теперь в положении жертвы, Шварцман, явно пребывая в состоянии психического расстройства, заявил ни много, ни мало, что вынашивал террористические намерения в отношении Маленкова, которому хотел отомстить за разгром ЕАК.
Очень скоро Рюмин представил Сталину протокол допроса Шварцмана, в котором тот утверждал, что с 1945-1946 гг. являлся убежденным еврейским националистом, возглавив позднее группу единомышленников из числа сотрудников правоохранительных органов еврейского происхождения.
В результате этой мистификации с октября 1951-го начались аресты «сионистских заговорщиков, затесавшихся в ряды вооруженного отряда партии». Были взяты под стражу начальник отдела 2 главного управления МГБ СССР С. Г. Павловский (через него Шварцман был якобы связан с английской разведкой), заместитель начальника того же главка Л. Ф. Райхман, заместитель начальника Бюро № 1 (по ди
186

версионной работе за границей) Н. И. Эйтингон (один из руководителей операции по устранению Л. Д. Троцкого; через него Райхмана и Шварцмана якобы завербовали американцы), заместитель руководителя Секретариата МГБ Я. М. Броверман, заместитель начальника отдела «К» (контрразведка) 1 (разведывательного) управления А. Я. Свердлов (сын Я. М. Свердлова, завербованный в НКВД еще в середине 1930 гг., после ареста по делу о молодежной троцкистской организации), заместитель начальника 1 управления М. И. Белкин (в 1949 г. как начальник расквартированного в Вене управления контрразведки МГБ Центральной группы войск Советской армии участвовал в подготовке процесса над министром иностранных дел Венгрии Л. Райком; в 1951-м показал на допросе, что на ключевые посты в МГБ Абакумов насаждал евреев), бывший сотрудник того же 1 управления Г. М. Хейфец (в 1941-1945 гг. резидент советской разведки на Западном побережье США, в 1947-1948 гг. заместитель ответственного секретаря ЕАК), руководящие сотрудники отдела «Д» (подделка документов, радиоразведка) В. М. Блиндерман и А. Н. Палкин, бывший начальник токсикологической лаборатории МГБ СССР (до 1946 г.) Г. М. Майрановский и др. В Прокуратуре СССР тогда же арестовали наблюдающего прокурора при МГБ СССР А. П. Дорона.
20 октября 1951 г. та же участь постигла и Л. Р. Шейнина, которого Шварцман за месяц до этого оговорил как члена своей «сионистской организации». Еще в декабре 1949 г. его сместили с занимаемой с 1936 г. должности начальника следственного отдела Прокуратуры СССР. После этого Шейнин, будучи членом ССП, находился в положении «свободного художника», получив даже в 1950 г. Сталинскую премию за сценарий фильма «Встреча на Эльбе», написанный в содружестве с братьями Тур (Л. Д. Тубельский, П. Л. Рыжей). Однако в том же году руководство ССП обвинило Шейнина в протаскивании в своих сочинениях космополитических и националистических «идеек», и это был уже второй (после увольнения из прокуратуры) тревожный для него звонок150.
Водворенного в застенок бывшего прокурора и литератора стали допрашивать о взаимоотношениях с Михоэлсом. Следствие интересовало, почему Шейнин пытался в 1946 г. организовать его поездку на Нюрнбергский процесс (не потому ли, что, как и в своем выступлении на этом процессе, стремился акцентировать внимание на масштабах страданий евреев в войне?). Выяснялись также обстоятельства, связанные со смертью еврейского артиста. При этом использовались, во-первых, добытое под пыткой показание Шимелиовича - Шейнин являлся активным националистом и другом руководителя ЕАК
187

и потому многие евреи высказывались за передачу расследования его гибели «своему» прокурору - и, во-вторых, слух о том, что Шейнин на свой страх и риск включился в это расследование в Минске. Народная молва о благородном следователе, пытавшемся проникнуть в тайну смерти выдающегося соплеменника, наверняка льстила Шейнину, но теперь, после ареста, эта легенда зависла над ним дамокловым мечом, и потому он решительно отрицал свою причастность к разбирательству гибели Михоэлса, используя как алиби то, что в январе 1948 г. был командирован в Казахстан. Однако в запасе у следствия были и «литературные» улики, якобы изобличавшие Шейнина в национализме: написанная совместно с братьями Тур пьеса «Кому подчиняется время» (шла в театре им. Вахтангова), в которой шла речь о созданной в годы войны в одном из еврейских гетто в Литве группе подпольщиков во главе с часовщиком Рубинштейном, другие пьесы с действующими лицами еврейского происхождения («Дело Бейлиса», «Очная ставка»). В итоге Шейнина заставили признать, что он возглавлял националистическую группу евреев-драматургов, в которую входили К. Я. Финн, А. А. Крон, Ц. С. Солодарь, М. Б. Маклярский, И. Г. Эренбург, В. С. Гроссман, другие литераторы151.
Произошедшая в 1951 г. радикальная перетряска кадровой верхушки МГБ дала новый импульс «делу ЕАК», которое новое руководство этого ведомства стало использовать для карьерного самоутверждения. Уже 24 августа Рюмин, временно исполнявший тогда обязанности начальника СЧОВД, направил Берии и Маленкову подписанную Игнатьевым информацию о том, что арестованные по этому делу уже больше года не допрашиваются, хотя сообщенные ими ранее сведения «представляют значительный интерес с точки зрения <...> шпионской и националистической деятельности обвиняемых». Ссылаясь на необходимость полного раскрытия шпионских связей «еврейских националистов» с американцами Рюмин настаивал на важности срочного возобновления следствия152.
Добиться своего, получив соответствующую санкцию от Кремля, Рюмину удалось только 19 января 1952 г. С этого момента он и его подчиненные в СЧОВД Н. М. Коняхин (заместитель) и Н. Н. Месяцев (помощник) стали готовить «дело ЕАК» к рассмотрению на закрытом судебном процессе. Для доказательства «спущенной» сверху версии о существовавшем на территории СССР шпионском заговоре американо-сионистской агентуры была предпринята дополнительная серия допросов арестованных, а также проведены различные экспертизы по определению степени секретности и идеологической направленности материалов служебного и литературного характера,
188

в свое время написанных или изданных подследственными, а теперь фигурировавших в качестве доказательств их преступной деятельности. Все эти процедуры, которыми руководил помощник Рюмина П. И. Гришаев, осуществлялись с грубейшими нарушениями даже тех условных правовых норм, которых хотя бы формально и демонстративно придерживались в МГБ на первом этапе следствия в 1949-1950 гг. Только экспертизе по признакам пропаганды национализма были подвергнуты 122 документальные улики. Наиболее объемной и значимой из них была рукопись знаменитой «Черной книги», состоявшей из 27 томов общим объемом 6211 листов* и вобравшей в себя многочисленные свидетельства (дневники, письма, рассказы, запротоколированные показания) жертв, очевидцев, а также устроителей (с нацистской стороны) гуманитарной катастрофы европейского еврейства в годы Второй мировой войны.
К началу весны 1952 г. следствие было завершено. 5 марта Коня-хиным и Гришаевым было официально оформлено объединение дел по обвинению Лозовского, Фефера, Брегмана, Юзефовича, Шиме-лиовича, Штерн, Квитко, Маркиша, Бергельсона, Гофштейна, Зускина, Теумин, Ватенберга, Ватенберг-Островской, Тальми в общее дело № 2354. Одновременно руководивший следствием и переживавший тогда звездный час своей карьеры Рюмин стал добиваться санкции на уголовное преследование в отношении всех лиц, фигурировавших в протоколах допросов «еаковцев». Таковых оказалось 213 человек, в том числе писатели Эренбург, Гроссман и Маршак166. Однако такая ретивость не нашла поддержки у Сталина, и замысел Рюмина начать массовую «посадку» ИЕП не был осуществлен.
Тем временем запущенный механизм подготовки процесса по «делу ЕАК» продолжал набирать обороты. 22 марта началось ознакомление арестованных с материалам следствия, составившими 42 тома; 31 марта Рюмин утвердил подготовленное Гришаевым обвинительное заключение, в котором фигурировала такая грозная «расстрель-ная» формулировка, как контрреволюционное преступление против государства, выразившееся в ведении шпионской работы, а также в развертывании широкой пропаганды буржуазного национализма среди еврейского населения СССР; 3 апреля министр государственной безопасности СССР Игнатьев представил Сталину обвинительное заключение «по делу еврейских националистов - американских шпионов Лозовского, Фефера и других <...> с предложением осудить
* В 1956 г. архивный отдел КГБ при СМ СССР передал эти материалы в ЦГАОР СССР (ныне ГА РФ).
189

Лозовского, Фефера и всех их сообщников, за исключением Штерн ("сослать в отдаленный район страны сроком на десять лет") к расстрелу»; 7 апреля дело направили в военную коллегию Верховного суда СССР; 21 апреля состоялось так называемое подготовительное заседание военной коллегии Верховного суда СССР, на котором было утверждено обвинительное заключение и решено провести рассмотрение дела на закрытом судебном заседании без участия представителей государственного обвинения и защиты.
И вот 8 мая в 12 часов дня в зал клуба им. Ф. Э. Дзержинского на Лубянке, куда ранее под конвоем доставили 15 обвиняемых, вошли судьи. Процесс начался. Председательствовал генерал-лейтенант юстиции А. А. Чепцов, отправлявший правосудие вместе с членами военной коллегии генерал-майорами юстиции Л. Д. Дмитриевым и И. М. Заряновым. С самого начала им приходилось прилагать немало усилий, чтобы хоть как-то прикрыть очевидную несостоятельность обвинения, построенного в основном на выбитых из подсудимых признаниях, фальсификациях и явных подтасовках фактов. Хотя на предварительном следствии все обвиняемые, за исключением Шимелиовича, виновными себя признали, однако после оглашения обвинительного заключения с ним полностью согласились только Фефер и Теумин, другие - Лозовский, Маркиш, Брегман вслед за Шимелиовичем его категорически отвергли, а третьи лишь частично признали свою вину. Топорно сработанное обвинение с первых же дней процесса стало трещать по швам. Выяснилось, что вопреки просьбе Лозовского приобщить к делу переданный им «американскому шпиону» «секретный» обзор института № 205 (подчинялся ОВП ЦК), Рюмин, отлично знавший, что ничего конфиденциального в этом документе нет, эту просьбу, разумеется, отклонил. Впрочем, даже после того как все это раскрылось, и, более того, бывшим начальником института Н. Н. Пухловым, поддержавшим Лозовского, было засвидетельствовано, что обзор содержал только открытые, заимствованные из иностранной печати сведения, суд, тем не менее, встал на сторону следствия154.
Вообще, Лозовский, а также Шимелиович и Штерн осуществляли свою защиту на процессе в наступательной, решительной манере, а первый, к тому же, делал это весьма убедительно с юридической точки зрения. Мужественное поведение этих троих воодушевило других обвиняемых, которые стали отказываться от своих прежних «признаний». Даже Фефер, воспрянув духом, отрекся от своих фальшивых показаний. Видимо, он, прежде верой и правдой служивший «органам», понял, что новое руководство МГБ не намерено учитывать его
190

прошлые заслуги перед этим ведомством и, исполняя волю Сталина, обрекло его на общий для всех обвиняемых скорый конец.
Столкнувшись с таким коллективным отпором обвиняемых, что называется, дрогнул председательствующий Чепцов, который, убедившись в том, что в «деле ЕАК» отсутствовала даже видимость соблюдения процессуальных норм, решил добиваться его возврата на доследование. Будучи опытным профессионалом, прошедшим за время работы в военной коллегии, почти все ступени служебной лестницы - от старшего делопроизводителя в 1926-м до полученной в 1948-м в наследство от В. В. Ульриха должности ее председателя, - он не мог не возмущаться тем, с какой откровенной бесцеремонностью и пренебрежением Рюмин относился к процедуре суда. Мало того, что подсудимых в перерывах между заседаниями коллегии почти открыто запугивали следователи, судьи обнаружили, что Рюмин, пользуясь тем, что процесс проходил в здании МГБ, установил в их совещательной комнате подслушивающие устройства. И хотя с самого начала руководство МГБ, видимо, не скрывало от Чепцова, что Политбюро уже санкционировало расстрел всех обвиняемых, кроме Штерн, и потому суд-де всего лишь формальность, тем не менее, ему казалось, что Рюмин, бравировавший особым доверием к нему вождя и подмявший под себя неопытного в делах госбезопасности Игнатьева, блефует.
Обуреваемый сомнениями, глава военной коллегии 15 мая приостановил судопроизводство и, ища управу на Рюмина, стал обращаться за поддержкой к руководству различных властных структур: генеральному прокурору Г. Н. Сафонову, председателю Верховного суда СССР А. А. Волину, заместителю председателя КПК Шкирятову, председателю Президиума Верховного Совета СССР Н. М. Швернику, заведующему административным отделом ЦК Г. П. Громову, секретарю ЦК П. К. Пономаренко. Все они вроде бы сочувствовали, но помочь отказались, заявив, что такой прерогативой обладает только Маленков. Добившись с ним встречи, Чепцов, уже войдя в кабинет второго человека в партии и увидев там заранее приглашенных Игнатьева и Рюмина, понял, что ничего хорошего этот визит не сулит. Так и произошло. Выслушав Чепцова, настаивавшего на доследовании дела, и его сетования на самоуправство Рюмина, тут же, впрочем, парированные последним, Маленков, явно взвинченный этими препирательствами, в ответ с пафосом изрек: «Что же, вы хотите нас на колени поставить перед этими преступниками? Ведь приговор по этому делу апробирован народом, этим делом Политбюро ЦК занималось три раза. Выполняйте решение Политбюро!»155.
191

Круг замкнулся. В решительных словах Маленкова явственно звучала воля Сталина. Впоследствии на июньском 1957 г. пленуме ЦК КПСС на вопрос генерального прокурора Р. А. Руденко, докладывал ли он Сталину о просьбе Чепцова доследовать дело ЕАК, Маленков ответит: «Все, что он сказал, я не посмел не сказать Сталину»106.
22 мая 1952 г. судебное заседание было возобновлено. Единственным результатом демарша, предпринятого Чепцовым, стал перевод отдельных закрытых допросов подсудимых, свидетелей и экспертов из клуба на Лубянке в здание военной коллегии на улице 25 Октября (ныне - Никольской). Однако, нейтрализовав в какой-то мере тотальный контроль МГБ над процессом, Чепцов и его коллеги-судьи, тем не менее, не могли не исполнить воли Сталина. Поэтому, следуя разработанному тем сценарию, военная коллегия вынесла 18 июля смертный приговор всем обвиняемым, кроме Штерн и Брегмана. Первую приговорили к лишению свободы сроком на три с половиной года с последующей пятилетней ссылкой. Ей посчастливилось, видимо, потому, что вождь считал, что научные кадры следует - как государственное достояние - так или иначе сохранять. Второй, Брегман, не выдержав испытаний, еще 16 июня был помещен в бессознательном состоянии в санчасть Бутырской тюрьмы, где и скончался 23 января 1953 г. от «упадка сердечной деятельности». Суровый приговор ни в коей мере не соответствовал обозначенным в нем «преступлениям» тринадцати деятелей еврейской общественности. Горько сознавать, что, скажем, артист Зускин был расстрелян только за то, что «вместе с Михоэлсом ставил в театре пьесы, в которых воспевались еврейская старина, местечковые традиции и быт и трагическая обреченность евреев, чем возбуждали у зрителей-евреев националистические чувства»157.
После процесса все осужденные, считая несправедливым вынесенное в отношении них судебное решение, направили в Президиум Верховного Совета СССР просьбы о помиловании. Однако Политбюро постановлением от 7 августа отклонило эти ходатайства, и через пять дней приговор был приведен в исполнение.
Трагическая гибель этих людей - лишь видимая часть айсберга антиеврейских репрессий, имевших место в СССР. Менее известную, «подводную» часть этой истории, составляло множество других «дочерних» дел, сфабрикованных в связи с разгромом ЕАК. По ним репрессировали еще 110 человек, из которых 10 были расстреляны, 89 приговорены к различным срокам заключения (от 25 до пяти лет), один сослан, пятеро умерли в ходе следствия, и в отношении еще пяти человек следствие было прекращено после смерти Сталина158.
192

Ликвидация еврейской национальной культуры
Роспуск ЕАК в конце 1948 г. положил начало организованному сверху искоренению всего этнически еврейского в культуре, литературе, социальной жизни страны. Сигналом к началу генерального наступления сталинизма на еврейскую культуру стало закрытое письмо, отправленное ЦК ВКП(б) 3 января 1949 г. партийным обкомам, крайкомам и ЦК союзных республик, в котором говорилось о закрытии ЕАК и решении советского правительства арестовать связанных с ним и «уличенных в шпионаже» лиц. Гонения на еврейскую культуру стремительно, подобно кругам на воде, расходились из Москвы по другим городам и регионам страны. В Ленинграде, Прибалтике, Закавказье, Белоруссии, Молдавии, Средней Азии, Казахстане, на Украине закрывались еврейские научно-культурные учреждения и еще остававшиеся (в Вильнюсе, Каунасе, Черновцах, Биробиджане) национальные школы; некоторые их сотрудники были арестованы. В середине февраля 1949 г. прекратились передачи на идиш московского международного радио. Поскольку в руководстве ЕАК преобладали национальные писатели и поэты, главным объектом репрессивной атаки стала еврейская литература, которая уже в течение нескольких лет, начиная с выхода громких идеологических постановлений 1946 г., служила излюбленной мишенью для агитпроповской критики. Не ослабляя натиска на «космополитов», Фадеев в начале февраля 1949 г. обратился в ЦК, настаивая на роспуске объединений еврейских писателей в Москве, Киеве и Минске и закрытии литературных альманахов «Геймланд» (Москва) и «Дер штерн» (Киев). Агитпроп, поддержал это предложение, направив Сталину соответствующее обоснование, согласованное предварительно с первыми секретарями ЦК компартий Украины и Белоруссии Хрущевым и Гусаровым. Принцип национальной однородности, положенный в основу организации объединений еврейских писателей, был назван Агитпропом ошибочным, а их деятельность - националистической. Такими же националистическими объявлялись и альманахи, что подкреплялось подборкой фрагментов опубликованных произведений еврейских авторов, снабженной тенденциозным комментарием. Нашлись и «объективные» причины: утверждалось, что объединения еврейских писателей «не имеют перспективы для роста писательских кадров», а издание альманахов финансово убыточно. 8 февраля ликвидация еврейских литературных организаций и изданий была санкционирована постановлением Политбюро, подписанным Сталиным159.
193

Впрочем, решение это носило во многом формально-символический характер, особой практической нужды в нем не было. К тому времени, когда оно вышло, почти все ведущие еврейские писатели и поэты были арестованы. Так что ставившийся 9 февраля на закрытом партийном собрании ССП «вполне законный вопрос об ответственности объединения еврейских писателей за то, что в его рядах орудовали нусиновы, феферы, маркиши, квитко, галкины»160, ведомством Абакумова был уже решен. Аресты еврейских литераторов проходили повсеместно. В Москве репрессиям подверглись И. М. Добрушин, И. М. Нусинов, Дер Нистер (П. М. Каганович), С. В. Гордон, Н. Г. Лурье, М. М. Грубиан, А. Ю. Гонтарь и др.; на Украине - А. Я. Каган, Г. И. Полянкер, М. А. Талалаевкий, И. Н. Кип-нис, X. Б. Лойцкер, Э. Г. Спивак; в Белоруссии - А. X. Платнер и др., в Молдавии - Я. М. Штернберг и др. Их судьбы в заключении сложились по-разному. Наиболее трагический конец был уготован писателю С. Д. Персову, сотрудничавшему с ЕАК с первых лет его существования. В 1943 г. через комитет он получил от еврейской прессы США предложение собрать материалы о Светлане Сталиной. Американцев интересовали примечательные факты биографии дочери советского вождя, чем она занимается в свободное время, ее культурные привязанности и увлечения, отношение к Западу. Пока шла война, Персов много путешествовал по стране и собрал, помимо прочего, богатый материал о евреях-героях, начиная с рядовых бойцов, сражавшихся в партизанских отрядах, и кончая крупными военачальниками и руководителями оборонной промышленности. Подготовленные в результате биографические очерки (в том числе о сыне раввина, авиаконструкторе С. А. Лавочкине, директоре артиллерийского завода в пермской Мотовилихе А. И. Быховском) были направлены в США. После войны писатель принимал участие в создании книги «Партизанская слава», которая должна была выйти в свет в издательстве «Дер эмес». Однако в 1946 г., как вспоминал позже главный редактор этого издательства М. С. Беленький, ЦК счел ее содержание вредным и националистическим, и уже готовый тираж был пущен под нож. Тем не менее, Персов не пал духом. В 1946-1947 гг. он подготовил серию очерков «Евреи завода Сталина в Москве», статьи о столичном электромашиностроительном заводе «Динамо» и об управляющем трестом «Запорожстрой» В. Е. Дымшице. Все эти и другие отправленные в Америку материалы позже квалифицировались следствием как закодированная шпионская информация об оборонно-промышленном потенциале Советского Союза. Поэтому и московский автомобильный завод им. И. В. Сталина, и другие опи
194

санные Персовым предприятия превратились со временем в объекты оперативной «разработки» госбезопасности как центры американо-сионистской агентуры. 22 ноября 1950 г. на закрытом заседании военной коллегии Верховного суда СССР Персову был вынесен смертный приговор.
В тот же день военная коллегия приговорила к расстрелу и журналистку М. С. Айзенштадт, печатавшую свои статьи под псевдонимом «Железнова» и которую в свое время благословил на работу на этом поприще Эренбург. 4 апреля 1950 г. ее арестовали, инкриминируя ей в том числе и подготовку совместно с Персовым так и не вышедшей книги очерков о выдающихся представителях еврейской технической интеллигенции. Кроме того, ее обвинили в том, что она состояла в «шпионской», то бишь корреспондентской сети ЕАК, и собирала вместе Персовым «разведывательную информацию» для последующей отправки за границу161. Одновременно с Персовым и Айзен-штадт-Железновой за передачу американцам «секретов» о советских евреях поплатился жизнью и главный редактор ЕАК Н. Я. Левин, которого арестовали 17 сентября 1949 г., когда он уже работал в издательстве «Физкультура и спорт»162.
В жертву репрессивной системе были принесены и другие арестованные еврейские литераторы, хотя формально они и не были приговорены к смертной казни. В основном это были уже пожилые люди, которые из-за слабого здоровья не смогли перенести издевательств тюремщиков. В 1950 г. во Внутренней и Лефортовской тюрьмах МГБ умерли профессора литературоведения Э. Г. Спивак (4 апреля) и И. М. Нусинов (31 октября, от «опухоли твердой оболочки мозга»), в декабре 1950 г. в лагере скончался патриарх еврейской литературы Дер Нистер, выезжавший в июле 1947 г. вместе с переселенцами с Украины в Биробиджан и описавший свои впечатления в инкриминировавшемся ему потом очерке. Так и не выбрался из недр ГУЛАГа писатель И. М. Добрушин, отбывший лагерный срок, но скончавшийся в августе 1953 г. в ссылке. Редактора альманаха «Геймланд» А. Д. Кушнирова также можно считать жертвой репрессий, хотя его и не успели арестовать: в сентябре 1949 г. он умер от обострившейся в результате стресса болезни горла.
Если одних пытка страхом уничтожала физически, то других она калечила духовно. Морально сломить удавалось, как правило, тех людей, которые, следуя закону социального дарвинизма, стремились во что бы то ни стало приспособиться к ставшей для них крайне неблагоприятной социальной среде. Чтобы уцелеть, пошел на сделку с совестью и поэт А. А. Вергелис. В ликвидированных в начале 1949 г.
195

редакции альманаха «Геймланд» и объединении еврейских писателей он занимал руководящие посты, хотя ему и было всего 30 лет. Спасая собственную свободу, а может быть, и жизнь, Вергелис в конце того же года направил в партбюро ССП пространное послание, в котором покаялся в собственных ошибках и осудил как изначально националистическую советскую еврейскую литературу163. Сталин, любивший прокламировать бережное отношение к молодой, не испорченной «проклятым буржуазным прошлым», советской интеллигенции, Вергелиса пощадил, сохранив его в определенной мере как наглядное опровержение «домыслов антисоветской пропаганды» о политическом антисемитизме в СССР.
Но было и немало тех, кто, преодолев выпавшие на их долю испытания, сумели сохранить незапятнанными честь и достоинство. Пройдя через тюремно-лагерные ужасы и пережив диктатора, они вновь обрели свободу, потеряв, правда, здоровье и радость к жизни. Вот только несколько таких судеб: поэт и драматург С. 3. Галкин, получивший 25 января 1949 г. от Особого совещания десять лет лагерей и освобожденный из-под стражи 12 декабря 1955 г.; писатель С. В. Гордон, чьи «преступления» потянули на 15 лет лишения свободы: столь строгое наказание обусловливалось тем, что в годы войны он выезжал в Куйбышев и подготовил потом для ЕАК материал об авиационном заводе № 1 и 4-м Государственном подшипниковом заводе, а в послевоенное время активно сотрудничал с «Эйникайт» и несколько раз командировался в Крым, на Украину и в Биробиджан, находившийся в закрытой, режимной зоне; еврейский писатель с Украины А. Я. Каган, которому 25 февраля 1952 г. сталинская фемида определила наказание в виде 25 лет лагерей. Такой внушительный срок стал расплатой за публикацию на Западе его статьи «Евреи в Киеве», а также за передачу в 1948 г. в ЕАК «секретного» материала о газопроводе «Дашава - Киев»164.
К началу 1953 г. преследование еврейских литераторов набрало такую инерцию, что даже смерть диктатора не сразу остановила эти гонения. В дни пропагандистской истерии по «делу врачей» руководители ССП Фадеев, Симонов, А. В. Софронов и А. А. Сурков, следуя указанию секретаря ЦК КПСС и главного идеолога Н. А. Михайлова, активизировали в писательской организации кадровую чистку с антисемитским подтекстом. О ее первых результатах докладывал 24 марта 1953 г. Симонов секретарю ЦК Хрущеву в пространной записке «О мерах Секретариата Союза писателей по освобождению писательских организаций от балласта». Этот отчет был оснащен обстоятельной статистикой, долженствующей обосновать главный вывод о
196

том, что кадровый балласт в ССП носит преимущественно еврейский характер. Сообщалось, что из 1102 членов московской писательской организации русских - 662 (60 %), евреев - 329 (29,8 %), украинцев -23 (2,0 %), армян - 21 (1,9 %), представителей других национальностей - 67 (6,3 %). Далее следовали абсолютные и относительные показатели динамики приема евреев в столичную писательскую организацию начиная с момента ее создания: 1934 г. - 124 (35,3 %), 1935— 1940 гг. - 85 (34,8 %), 1941-1946 гг. - 75 (28,4 %), 1947-1952 гг. - 49 (20,3 %). И хотя, как могли убедиться в ЦК, динамика эта с 1940-х гг. (sic! - именно тогда стали проявляться элементы официального антисемитизма) носила убывающий характер, в справке она называлась ненормальной, и Симонов заверял Хрущева, что через год - два она будет «решительно исправлена»165.
В 1949 г. - одновременно с роспуском Московской секции еврейских писателей, чьи члены потом составили значительную часть упомянутого «литературного балласта» - стали приниматься меры и к закрытию еврейских театров. До войны их было десять - в Москве, Киеве, Харькове, Одессе, Минске, Биробиджане и других городах. Причем удушение еврейской Мельпомены внешне обставлялось «объективными» причинами финансового порядка (якобы театры планово убыточны). Однако реальная причина закрытия еврейских театров, несомненно, носила политический характер. Во всяком случае, после того как 16 сентября 1948 г. Г. Меир торжественно и при большом стечении народа была встречена на Тверском бульваре в ГОСЕТе, украшенном по фасаду бело-голубым полотнищем со щитом Давида и купила там несколько театральных абонементов для нуждающихся евреев, еврейские театры окончательно превратились - в глазах сталинского руководства - в рассадников сионизма.
Благодаря тому, что еврейские театры были широко известны и популярны, и одномоментная их ликвидация могла вызвать критическую, особенно за границей, реакцию, их ликвидация затянулась на весь 1949 г. В марте закрыли минский БелГОСЕТ, в сентябре украинские власти предприняли то же самое в отношении театра имени Шолом-Алейхема в Черновцах. С 1 декабря «в связи с низкой посещаемостью и тяжелым финансовым положением» упразднили столичный ГОСЕТ. Еще раньше таким же образом обошлись и с Московским государственным еврейским театральным училищем им. С. М. Михоэлса166.
Не избежал общей участи и Биробиджанский ГОСЕТ им. Л. М. Кагановича. Его закрытие, последовавшее после распоряжения Совета министров РСФСР от 22 октября 1949 г.167, происходило в рамках
197

всеобъемлющей акции по фактической ликвидации зачатков еврейской автономии в этом регионе. Дальневосточные органы госбезопасности явно по команде из Москвы «вскрыли» в ЕАО разветвленное «сионистское подполье», «окопавшееся» в редакции газеты «Биро-биджанер штерн», областном радиокомитете, театре, музее и других культурно-идеологических учреждениях. Членами организации буржуазных националистов были объявлены приехавшая из Палестины поэтесса Л. Ш. Вассерман, бывший редактор «Биробиджанер штерн» Б. И. Миллер, писатель Г. Б. Рабинков, поэт из Польши И. Н. Голь-двассер (Эмиот), актер Ф. Л. Аронес, прибывший с Украины литератор И. Б. Керлер, литературовед и переводчик Б. А. Слуцкий и другие деятели еврейской культуры. В связи с тем, что многие из них публиковались в альманахе «Биробиджан», а «исключенные из рядов партии националисты» Миллер и Рабинков, кроме того, входили в состав его редколлегии, 15 июля 1949 г. бюро обкома ЕАО приняло решение прекратить издание этого писательского печатного органа области. Спустя примерно год все вышеназванные наряду с другими представителями еврейской интеллигенции оказались за решеткой168.
Политические морозы в Биробиджане наступили не сразу. По окончании войны казалось, что перед ЕАО открылась перспектива благополучного развития. Тогда по просьбе руководства области центр оперативно и в немалых объемах выделил области материально-технические и кадровые ресурсы. А 26 января 1946 г. вышло специальное постановление СНК РСФСР «О мероприятиях по укреплению и дальнейшему развитию хозяйства Еврейской автономной области»169. Поскольку советское руководство было заинтересовано в смягчении напряжения, возникшего при реэвакуации евреев в ранее оккупированные районы европейской части СССР, было поддержано и ходатайство ЕАК о возобновлении организованного льготного переселения евреев в Биробиджан170. Благодаря этому к началу 1949 г. численность еврейского населения в ЕАО увеличилась до 20 тыс. человек, что на 13 % превышало соответствующий предвоенный показатель171.
Однако это благополучие оказалось хрупким. Усиливавшийся государственный антисемитизм должен был рано или поздно проявиться и в Биробиджане, что и произошло. Первые придирки к руководству ЕАО начались в феврале 1948-го, после того как на Дальнем Востоке побывала комиссия УК ЦК во главе с Д. С. Полянским (член Политбюро в хрущевско-брежневский период). Возвратившись в Москву, тот обрисовал секретарю ЦК Кузнецову положение дел в ЕАО в самых мрачных тонах, возложив ответственность за «вскры
198

тые» провалы, ошибки и злоупотребления в идеологической, кадровой, хозяйственной и других областях на первого секретаря обкома ЕАО А. Н. Бахмутского и его подчиненных. Однако «девятый вал» критики пришелся на май 1949-го, когда первый секретарь Хабаровского крайкома партии А. Г. Гусев направил секретарям ЦК М. А. Суслову и П. К. Пономаренко целый свод обвинений против руководства входившей в край ЕАО. Тогда же КПК при ЦК ВКП(б) возбудила персональное дело в отношении Бахмутского, и запущенная машина кадровой чистки стала набирать обороты172. Главный пункт обвинений состоял в том, что они, ссылаясь на данное в 1931 г. М. И. Калининым обещание повысить статус Биробиджана при 20-30-тысячной численности еврейского населения области, обратились к центру с предложением преобразовать ЕАО в автономную республику. Эта, а также другие инициативы Бахмутского (создать в Биробиджане государственный еврейский университет, перевести политехническое образование в области на еврейский язык, придать местной газете «Биробиджанер штерн» общесоюзный статус) были расценены в верхах как проявления националистического прожектерства. Кроме того, Бахмутско-му, а также председателю исполкома ЕАО М. Е. Левитину вменили в вину ориентацию «в основном на еврейские кадры»173.
Серьезными были и подозрения властей по поводу сотрудничества Бахмутского с ЕАК. Чтобы нейтрализовать их, тот обратился в ЦК с покаянным письмом, заверяя, что у него «никакой личной связи с преступниками и мерзавцами, врагами народа из бывшего еврейского антифашистского комитета никогда не было»174. Однако отчаянная попытка Бахмутского откреститься от своих бывших друзей успеха не имела. Ему предъявляли все новые обвинения, как политические, так и носившие характер служебных злоупотреблений. В итоге 25 июня 1949 г. появилось решение Политбюро «Об ошибках секретаря обкома Еврейской автономной области Хабаровского края т. Бахмутского А. Н. и председателя облисполкома т. Левитина М. Е.», которым оба «за допущенные политические ошибки» были сняты со своих постов. А на прошедшем 18 августа бюро партийного обкома ЕАО Бахмутский и Левитин были исключены из партии. В ЕАО своих постов лишились и десятки других чиновников, в том числе председатель Биробиджанского горисполкома М. 3. Спиваковский, председатель областного радиокомитета П. 3. Оксенгорн, начальник областного управления МГБ И. Ф. Бранзбург175.
Дальнейшая судьба Бахмутского сложилась трагически. 28 января 1951 г. его арестовали, предъявив обвинение в измене родине и антисоветской пропаганде. 23 февраля 1952 г. военная коллегия Вер
199

ховного суда СССР под председательством генерал-майора юстиции А. Г. Суслина признала его виновным в том, что с 1944 г. он «проводил контрреволюционную деятельность, направленную на подрыв и ослабление Советского Союза <...> поддерживал связи» с Михоэлсом, Фефером и другими членами ЕАК, «не вел борьбы с преклонением перед иностранщиной и, по существу, одобрял пропаганду буржуазного еврейского национализма и космополитизма», разгласил секретные сведения (о местах залегания олова, угля и других полезных ископаемых, о наличии в области предприятий оборонного значения, о размещении японских военнопленных). Бахмутского приговорили к расстрелу. Однако 5 апреля Президиум Верховного Совета СССР заменил смертную казнь 25 годами лагерей. Освободили Бахмутского незадолго до открытия XX съезда партии, 23 января 1956 г. Вместе с ним большие лагерные сроки получили и другие бывшие руководители ЕАО: председатель облисполкома (до 1947 г.) М. Н. Зильбер-штейн, его преемник на этом посту Левитин, секретарь обкома ЕАО по идеологии 3. С. Брохин, секретарь облисполкома А. М. Рутенберг, редактор литературного альманаха «Биробиджан» X. И. Мальтийский, ответственный секретарь «Биробиджанер штерн» Н. М. Фридман, редактор «Биробиджанской звезды» М. М. Фрадкин. Они выжили благодаря тому, что 28 декабря 1955 г. приговор в отношении них был отменен176.
Массированная репрессивная акция, почти полностью лишившая еврейское население ЕАО его управленческой и интеллектуальной элиты, окончательно похоронила пропагандистский в своей основе проект превращения Биробиджана в процветающий «красный Сион». Илья Эренбург оказался плохим пророком, когда в 1930-е сокрушался по поводу того, что ЕАО превратится в большое гетто Советского Союза.
С конца 1940-х гг., когда гонения с антисемитской подоплекой приобрели универсальный характер, они, помимо сфер, еврейской общественной активности, национальной культуры, литературы, журналистики, отмечались также в области национальной религии, причем, все это было характерно не только для СССР, но и для подконтрольных ему стран Восточной Европы.
***
Оказавшись вынужденным в начале войны пойти на ограниченное допущение еврейской общественной активности в виде создания ЕАК, советское руководство, все глубже погружавшееся в трясину чиновной юдофобии, позднее столкнулось с нежелательными
200

последствиями такого «национального либерализма». Под напором разбуженного войной и Холокостом еврейского самосознания ЕАК из официальной пропагандистской организации стал спонтанно превращаться в центр национальной интеллектуальной мысли и даже в какой-то мере в орган еврейской культурно-национальной автономии. Кульминацией такого развития явилась попытка лидеров ЕАК возродить проект создания еврейской республики на территории Крыма. На такого рода проявления «буржуазного национализма» власти реагировали на первых порах сдержанно, используя преимущественно административно-бюрократические меры, словесные угрозы и уговоры. И хотя, как полагали советские правители, само существование ЕАК питало так страшивший их еврейский национализм, по окончании войны они не пошли на немедленную и радикальную его ликвидацию. Причин тому было несколько. Во-первых, поспешное закрытие единственной в стране еврейской общественной организации, наладившей обширные международные связи, могло быть воспринято в мире (в первую очередь в правящих кругах стран бывшей антигитлеровской коалиции, с мнением которых в первые послевоенные месяцы Сталин считался) как проявление неуважения к народу, серьезно пострадавшему от гитлеровских зверств. Во-вторых, власти, возможно, опасались стимулировать тем самым бытовой антисемитизм, существенный всплеск которого и без того наблюдался в годы войны.
Кроме того, советское руководство, преследуя собственные внешнеполитические интересы, поддерживало создание Израиля, и потому было заинтересовано в использовании контактов ЕАК с влиятельными международными сионистскими кругами. Однако по мере провоцировавшегося холодной войной ужесточения режима и нагнетания шпиономании в стране общественная активность ЕАК стала заметно ограничиваться. За его членами была установлена повальная слежка посредством широко разветвленной агентуры из числа негласных информаторов. На таком политическом фоне в начале 1948 г. произошло тайное убийство национально-культурного лидера еврейства известного артиста Соломона Михоэлса. Обезглавив культурную элиту еврейства и стремясь нейтрализовать ее «националистическое» влияние на еврейскую «массу», власть установила над ней тотальный контроль, лишив остатков возникших в «стихийно демократические» годы войны претензий на национальную самодеятельность. Устранение Михоэлса обозначило переход от изначальной тактики административного сдерживания национальной активности еврейства к ее силовому подавлению.
201

Этот переход завершился к концу 1948 г., когда проамериканский политический курс вновь образованного Израиля перечеркнул ближневосточные амбиции сталинского руководства, которое, помимо этого разочарования, испытало тогда настоящий шок от произошедших в Москве спонтанных демонстраций национально активного еврейства в честь дипломатического посланника Тель-Авива Г. Меир. По Москве и другим городам страны прокатилась волна арестов подозревавшихся в «буржуазном национализме» видных деятелей еврейской культуры и других представителей ИЕП. Апофеозом политики террора стал расстрельный процесс по «делу ЕАК». Репрессивная сила этого удара была явно несоразмерна достаточно ограниченному реальному влиянию комитета на советских евреев. В значительной мере это был и ответ сталинизма на упомянутый «империалистический» выбор Израиля и сионизма в целом в пользу США (главного тогда врага СССР). В результате советские евреи все больше маркировались режимом как агентура внешнего врага. Под запретом оказались еврейская национальная культура и литература. Ассимиляции евреев, над естественным процессом которой с конца 1930-х все больше тяготело административное давление и пропагандистский натиск (под лозунгами «коммунистического интернационализма» и «советского патриотизма»), теперь был придан силовой, форсированный характер.
Пропагандистским прикрытием репрессивной ликвидации еврейской национальной культуры вместе с ее наиболее яркими представителями послужила послевоенная кампания борьбы с «безродным космополитизмом», которая оказала сильное устрашающее воздействие на ассимилированное еврейство, широко представленное в интеллектуально-культурной сфере. Осудив в январе 1949 г. «критиков-антипатриотов», «Правда» - идеологическая пушка главного калибра - «выстрелила» отнюдь не по политическим воробьям, как могло показаться неискушенному наблюдателю. Пафос антикосмополитической кампании был направлен не столько против, как было объявлено, «низкопоклонства» интеллигенции перед Западом, сколько против ее, как подозревал Сталин, растущей нелояльности режиму. В условиях послевоенного усиления глобальной интернационализации в мире в СССР, по сути, закреплялся курс на еще большую изоляцию страны, в чем проявилась защитная реакция режима на жесткий культурно-цивилизационный вызов, брошенный прежде всего претендовавшими на мировую гегемонию США. Ответ советского руководства не был адекватным. Вместо того чтобы, соревнуясь с Западом, взяться за улучшение качества советской жизни во всех
202

сферах - политической (демократизация, внешняя открытость) социально-экономической (повышение благосостояния населения), правовой (укрепление законности, соблюдение на деле прав и свобод человека и гражданина) - оно пошло по самому легкому пути: принялось туже закручивать политические гайки. Эта тупиковая линия, продолженная (в «смягченной» форме) наследниками Сталина в Кремле и приведшая, в конце концов, к катастрофе 1991 г., и обусловила нагнетание в СССР политической ксенофобии и латентного антисемитизма, который, таким образом, не был самодовлеющим, не был первопричиной властного ужесточения, но его индикатором.
Исходным пунктом всех этих процессов было извечное объективное противоречие между глобализмом и регионализмом в развитии культуры, языка, экономики, других основополагающих атрибутов цивилизации. Вместе с тем, значительную роль сыграли и субъективные моменты. Основным из них был вызванный внешним фактором (усиление холодной войны) и «внутренней провокацией» (нарастание аппаратной борьбы за власть) очередной параноический приступ у Сталина, которому повсюду стала мерещиться американо-сионистская опасность. Кроме того, определенное значение имело и то обстоятельство, что послевоенный курс Сталина на превращение СССР в великую мировую державу, противостоящую Западу, вызвал глухое неприятие советской интеллигенции либерального толка, имевшей прозападную ментальность. Речь идет прежде всего о выживших после всех большевистских репрессий представителях старого русского интеллектуального слоя, имевшего в дореволюционные времена широкие контакты с коллегами в Европе и Америке, а также об ИЕП, значительная часть которой получила образование на Западе и была связана этническими корнями с восточной окраиной зарубежной Европы - Польшей, где Россия воспринималась как фактор угрозы. Главным образом представителей этих социально-национальных категорий населения Сталин и объявил космополитами в 1949-м, так как не мог не ощущать их затаенных симпатий к Западу и скепсиса в отношении его великодержавного курса.
Борьба сталинского режима с так называемыми еврейскими буржуазными националистами и безродными космополитами была замешана на лицемерии и коварстве. Если одних он преследовал за приверженность национально-религиозной традиции, родной культуре и языку, то других - как раз за обратное: за стремление отказаться от своего национального лица и раствориться «в мировом всечеловеческом единстве народов». Пропагандистское развенчание «безродного космополитизма» не просто совпало с проводившимися параллель
203

но арестами еврейских писателей и общественных деятелей. То были две стороны одной и той же медали. Аверс - шумная кампания, бичующая оторвавшихся от родной почвы «антипатриотов» - находился в центре всеобщего внимания и как бы прикрывал, прежде всего от мировой общественности, реверс - негласную репрессивную акцию по уничтожению носителей еврейской культуры.
К концу 1940-х гг. произошло заметное усиление официального антисемитизма: прежде он не выходил за рамки отдельных, тщательно закамуфлированных, аппаратно-полицейских акций, тогда как теперь стал принимать форму массированных и универсальных кампаний.
Примечания
1 Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М, 1948. С. 196-197.
2 Правда.1946.11 марта.
3 Информационное совещание представителей некоторых компартий в Польше в конце сентября 1947 года. М, 1948. С. 22-23.
4 Большевик. 1946. № 15. С. 12.
5 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 851. Л. 51-58; Оп. 127. Д. 1670. Л. 39.
6 Гончаров И. А. Собр. соч. в 8 тт. М., 1952. Т. 2. С. 159; Новый мир. 1948. № 6. С. 293; № 2. С. 127.
7 Карсавин Л. П. Россия и евреи // Тайна Израиля. Еврейский вопрос в русской религиозной мысли конца XIX — первой половине XX вв. / Сост.
B. Ф. Бойков. СПб., 1993. С. 409.
8 Батыгина Г. С, Девятко И. Ф. Еврейский вопрос: хроника сороковых годов // Вестник РАН. 1993. Т. 63. № 1. С. 69.
9 Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. Размышления о И. В. Сталине. М., 1989. С. 124-142.
10 Литературная газета. 1948. 5 июня.
11 Правда. 1947. 30 июня.
12 Большевик. 1947. № 21. С. 16.
13 РГАСПИ. Ф. 17. On. 117. Д. 617. Л. 105.
14 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 39. Л. 159-163; Д. 56. Л. 109; Д. 339. Л. 59; Ваксберг А. И. Нераскрытые тайны. М., 1993. С. 192-193; Литературная газета. 1948. 5 июня; 1949. 16 февраля.
15 Жуков И. И. Рука судьбы. Правда и ложь о Михаиле Шолохове и Александре Фадееве. М., 1994. С. 212; Так это было. Тихон Хренников о времени и о себе (Запись и обработка диалогов В. Рубцовой). М., 1994. С. 178.
16 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 229. Л. 9, 24-27; Д. 337 Л. 9-10.
17 Борщаговский А. М. Записки баловня судьбы. М., 1991. С. 19.
18 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1073. Л. 12; Борщаговский А. М. Указ. соч.
C. 54.
204

No comments:

Post a Comment

Note: Only a member of this blog may post a comment.