6 Г.В.Костырченко Сталин против космополитов Власть и еврейская интеллигенция в СССР

19 РГАСПИ Ф. 17. On. 132. Д. 237. Л. 13, 27-28.

20 Борщаговский А. М. Записки баловня судьбы. С. 55-56, 68-69.

21 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 290. Л. 22; Д. 35. Л. 39-46.

22 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 237. Л. 50-53.

23 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 137. Л. 54-56.

24 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 237. Л. 62-64.

25 Симонов К. М. Указ. соч. С. 191.

26 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 116. Л. 124; Д. 229. Л. 17.

27 РГАСПИ. Ф.629. On. 1. Д. 98. Л. 1; Борщаговский А. М. Указ. соч. С. 74.

28 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Д. 637. Л. 9; Оп. 116. Д. 412. Л. 13; Оп. 117. Д. 159. Л. 59, 62-65; Д. 224. Л. 63-65; Д. 853. Л. 85; Оп. 118. Д. 310. Л. 62-64; Оп. 132. Д. 229. Л. 6, 65-75; Д. 237. Л. 13-14.

29 Государственный антисемитизм в СССР. От начала до кульминации, 1938 - 1953 / Сост. Г. В. Костырченко. М„ 2005. С. 315-317.

30 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 714. Л. 136; Оп. 132. Д. 237. Л. 15-16.

31 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 229. Л. 8,13.

32 Шепилов Д. Т. Воспоминания // Вопросы истории. 1998. № 6. С. 14.

33 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 229. Л. 2-8.

34 Советское искусство. 1949. 5, 19, 26 февраля; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 353. Л. 116,118-119.

35 РГАСПИ. Ф. 83. On. 1. Д. 5. Л. 92-95.

36 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118 Д. 229. Л. 17-23; Оп. 132. Д. 234. Л. 54-55; Д. 235. Л. 27-29.

37 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 229. Л. 30.

38 РГАСПИ. Ф. 17. On. 117. Д. 611. Л. 40.

39 РГАСПИ. Ф.17. Оп. 125. Д. 310. Л. 49-52.

40 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 405. Л. 32-46.

41 РГАСПИ. Ф. 17. On. 117. Д. 622. Л. 62.

42 Вопросы истории. 1991. № 11. С. 31; Еврейские вести (Киев). 1996. Июль№ 13-14; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. З.Д. 1064. Л. 11.

43 РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 122. Л. 216.

44 РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 122. Л. 10-42; Исторический архив. 1993. №4. С. 51.

45 Хрущев Н. С. Воспоминания // Вопросы истории. 1991. № 11. С. 42; Чуев Ф. И. Так говорил Каганович. С. 175; РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1012. Л. 85.

46 РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 3. Д. 129. Л. 36-38.

47 РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 3. Д. 129. Л. 2-35; Д. 128. Л. 12-43.

48 Pinkus В. The Jews of the Soviet Union: The History of a National Minority. Cambridge University Press, 1988. P. 148, 343; Литературная газета. 1947. 25 сентября; РГАСПИ. Ф. 17. On. З.Д. 1068. Л. 1-3.

49 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 310. Л. 47-48.

50 Неправедный суд. Последний сталинский расстрел. С. 31.

51 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 383. Л. 45, 53.

205

52 РГАСПИ. Ф. 17. On. 125. Д. 316. Л. 108,109.

53 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 384. Л. 25-31.

54 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1059. Л. 83.

55 РГАСПИ. Оп. 125. Д. 383. Л. 111-150; Оп. 117. Д. 621. Л. 2,112-118.

56 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 127. Д. 1651. Л. 2; Оп. 125. Д. 383. Л. 119, 263; Неправедный суд. Последний сталинский расстрел. С. 130-131.

57 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 38. Л. 168; Оп. 3. Д. 1065. Л. 47-48.

58 РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 5667. Л. 38-41.

59 ЦАФСБ РФ. Стенограмма судебного процесса по делу ЕАК. Т. 1. С. 251.

60 ЦАФСБ РФ. Стенограмма судебного процесса по делу ЕАК. Т. 1. С. 250-252; Чуев Ф. И. Так говорил Каганович. С. 52.

61 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 128. Д. 868. Л. 95,98,116-117.

62 РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1012. Л. 24-39.

63 БСЭ. Изд. 2. Т. 15. М., 1952. С. 377-379.

64 Троцкий Л. Д. Сталин. Т. 2. М., 1990. С. 158.

65 РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1012. Л. 52; Ф. 17. On. 117. Д. 938. Л. 135-146; Оп. 128. Д. 1057. Л. 2.

66 РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6188. Л. 22; ЦАФСБ РФ. Стенограмма судебного процесса по делу ЕАК. Т. 1. С. 254-255.

67 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 128. Д. 1058. Л. 134-135.

68 Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. С. 85-87.

69 Лубянка. Сталин и МГБ СССР. Март 1946 - март 1953: Документы высших органов партийной и государственной власти / Сост В. Н. Хаустов,

B. П. Наумов и др. М., 2007. С. 126-129.

70 Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм.

C. 379.

71 Хрущев Н. С. Воспоминания // Вопросы истории. 1991. № 12. С. 58.

72 Аллилуева С. И. Двадцать писем к другу. М., 1990. С. 143,149.

73 Аллилуева С. И. Указ. соч. С. 149.

75 РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 15624. Л. 321-322,341-342.

76 Столяров К. А. Палачи и жертвы. М., 1997. С. 26; ЦАФСБ РФ. Материалы проверки по делу ЕАК. Т. 1. Л. 57,58.

77 Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. М., 1994. С. 92-93.

78 Цит. по: Наумов В. П. «Министр сказал: "Побить его"» // Московские новости. 1994. № 12.

79 Исторический архив. 1996. № 5-6. С. 24.

80 Государственный антисемитизм в СССР... С. 111.

81 Столяров К. А. Указ. соч. С. 268,276-277.

82 Государственный антисемитизм в СССР... С. 114-115.

83 Государственный антисемитизм в СССР... С. 114.

84 Тышлер А. Я вижу Михоэлса // Михоэлс Соломон Михайлович. Статьи, беседы, речи. С. 504; Ваксберг А. И. Из ада в рай и обратно. Еврейский вопрос по Ленину, Сталину и Солженицыну. М., 2003. С. 300-301.

85 Ваксберг А. И. Указ. соч. С. 301-302.

86 Государственный антисемитизм в СССР... С. 118.

206

87 Исторический архив. 1996. № 5-6. С. 25.

88 Аллилуева С. И. Только один год. М., 1990. С. 134.

89 Государственный антисемитизм в СССР... С. 114,115.

90 Государственный антисемитизм в СССР... С. 111,115

91 Борщаговский А. М. Обвиняется кровь. М., 1994. С. 3; Гейзер М. М. Михоэлс: жизнь и смерть. М., 1998. С. 270.

93 Борщаговский А. М. Записки баловня судьбы. М., 1991. С. 152,153.

94 Фрезинский Б. Я. Генерал Трофименко и актер Михоэлс. Минск. 1948 (некоторые уточнения к книгам мемуаристов и публицистов) // Народ Книги в мире книг. Еврейское книжное обозрение. 2003. №48. С. 5.

95 Государственный антисемитизм в СССР... С. 116.

96 Исторический архив. 1996. № 5-6. С. 25.

97 Государственный антисемитизм в СССР... С. 111,116.

98 Государственный антисемитизм в СССР... С. 116.

99 Исторический архив. 1996. № 5-6. С. 25.

100 Лубянка. Сталин и МГБ СССР. Март 1946 - март 1953: Документы высших органов партийной и государственной власти. С. 122.

101 РГАСПИ. Ф.589. Оп.З. Д. 6188. Л. 12-26; Ефремов Л. Н. Дорогами борьбы и труда. Ставрополь, 1998. С. 12-14.

102 Государственный антисемитизм в СССР... С. 106.

103 Государственный антисемитизм в СССР... С. 107.

104 Государственный антисемитизм в СССР... С. 109.

105 Государственный антисемитизм в СССР... С. НО.

106 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 128. Д. 1152. Л. 198; Вовси-Михоэлс Н. С. Мой отец Соломон Михоэлс. Воспоминания о жизни и гибели. М.,1997. С. 235,236.

107 Правда. 1948. 15, 17 января; Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. С. 106; Неправедный суд. С. 62.

108 Вовси-Михоэлс Н. С. Указ. соч. С. 195; Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. С. 103-106.

109 Еврейский антифашистский комитет в СССР. 1941-1948. Документированная история. С. 350-351; Неправедный суд. С. 231.

110 Еврейский антифашистский комитет в СССР. 1941-1948. С. 322-323. Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. С. 107-108.

11 Государственный антисемитизм в СССР... С. 120-130.

112 Государственный антисемитизм в СССР... С. 130-133.

113 Васильева Л. Н. Кремлевские жены. М., 1992. С. 236.

114 Советско-израильские отношения. Кн. 1. С. 399.

115 Самойлов Д. С. Памятные записки. М., 1995. С. 241.

116 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 12. Л.116-123.

117 Правда. 1948.21 сентября.

118 Советско-израильские отношения. Кн. 1. С. 375-383.

119 Эйникайт. 1948.25 сентября.

120 ГА РФ. Ф. 8114. On. 1. Д. 20. Л. 38-40.

121 Чуковский К. И. Дневники. 1901-1969. В 2-х тт. Т. 2. М., 2003. С. 254.; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 237. Л. 3; Оп. 118. Д. 945. Л. 69.

207

122 Советско-израильские отношения. Кн. 1. С. 400.

123 Звенья. Исторический альманах. Вып. 1. С. 551; Еврейский антифашистский комитет в СССР. 1941-1948. С. 324.

124 Государственный антисемитизм в СССР. С. 396.

125 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 39. Л. 140.

126 Еврейский антифашистский комитет в СССР. 1941-1948. С. 298-299; РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1012. Л. 82.

127 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1073. Л. 22.

128 РГАСПИ. Ф. 629. On. 1. Д. 1012. Л. 72-86.

129 РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 15624. Л. 341.

130 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 127. Д. 478. Л. 46-46 об.; Неправедный суд. С. 198-199,202, 209-210; Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. С. 127-128.

131 Неправедный суд. С. 131; Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. С. 42,128-129.

132 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1074. Л. 7; Ф. 589. Оп. 3. Д. 15624. Л. 308-310, 315-316.

133 См.: Медведев Ж. А. Сталин и еврейская проблема. Новый анализ. М., 2003. С. 81-82; Борщаговский А. М. Обвиняется кровь. М., 1994. С. 123, 132, 134,137,353-357; Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. М., 1996. С. 340-341; Левашов В. В. Убийство Михоэлса, М., 2002.

134 ГАРФ ф 8114 0п ! д 916 л 29; Неправедный суд. С. 178.

135 Pinkus В. Op. cit. Р. 164; Рид Д. Спор о Сионе. М., 1992. С. 449-450; Документы и материалы по истории советско-польских отношений в 12 т. Т. 8. М., 1974. С. 467-472; Говрин Й. Израильско-советские отношения. 1953-1967. М., 1994. С. 174; Советско-израильские отношения. Кн. 1. С. 164; Ми-цель М. Евреи Украины в 1943-1953: Очерки документированной истории. Киев, 2004. С. 86-99.

136 ЦАФСБ РФ. Следственное дело ЕАК. Обвинительное заключение. С. 2.

137 Неправедный суд. С. 377.

138 РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 15624. Л. 358.

139 Меир Г. Моя жизнь. Автобиография. В 2-х кн. Израиль, 1989. Кн. 2. С. 281-282; Советско-израильские отношения. Кн. 1. С. 427.

140 РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6188. Л. 12-26.

141 РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6188. Л. 10-11.

142 Государственный антисемитизм в СССР. С. 162; Сто сорок бесед с Молотовым. С. 473.

143 Хрущев Н. С. Воспоминания // Вопросы истории. 1991. № И. С. 60.

144 Источник. 1998. № 3 (34). С. 119-123.

145 ЦАФСБ РФ. Материалы проверки по делу ЕАК. Т. 1. Л. 23.

146 Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти. 1945-1991. М., 2000. С. 64; Аргументы и факты. 1993. № 20; Некрасов В. Ф. Тринадцать «железных» наркомов. М., 1995. С. 289-290.

147 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1090. Л. 16; Д. 1091. Л. 22; Оп. 162. Д. 46. Л. 19-21; Лубянка. Органы ВЧК-ОГПУ-НВКД-МГБ-МВД-КГБ. 1917-1991. Справочник / Сост. А. И. Кокурин, Н. В. Петров. М., 2003. С. 658-660.

208

148 Государственный антисемитизм в СССР. С. 502-519.

149 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 20. Л. 224; Оп. 119. Д. 662. Л. 113-115.

150 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 639. Л. 10-18.

151 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 639. Л. 10-18; Литературная газета. 1989. 18 октября; Звягинцев А. Г., Орлов Ю. Г. Приговоренные временем. Российские и советские прокуроры. XX век. 1937-1953 гг. М., 2001. С. 356-362,522-525; Неправедный суд. С. 11.

152 Государственный антисемитизм в СССР. С. 178-180.

153 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 48. Л. 2-21,80; Неправедный суд. С. 11.

154 Неправедный суд. С. 11-22.

155 Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. С. 144-149.

156 Исторический архив. 1994. № 1. С. 59.

157 Неправедный суд. С. 380.

158 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1096. Л. 9; Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 40.

159 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 877. Л. 18-19.

160 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 229. Л. 4.

161 Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. С. 155-156.

162 Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. С. 159.

163 Государственный антисемитизм в СССР. С. 234-239.

164 Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. С. 157-161.

165 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 133. Д. 389. Л. 71-72, 158-164; Государственный антисемитизм в СССР. С. 254-259.

166 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 239. Л. 4-6,11-17,19-26.

167 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 240. Л. 162.

168 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 49. Д. 3003. Л. 10, 23; Биробиджанская звезда. 1993. 20 апреля.

169 РГАСПИ. Ф. 17. On. 117. Д. 343. Л. 196.

170 РГАСПИ. Ф. 17. On. 117. Д. 597. Л. 44-45.

171 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 49. Д. 3000. Л. 48.

172 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 127. Д. 1702. Л. 187-192, 194-196, 203-204; On. 118. Д. 39. Л. 105-110; Д. 428. Л. 40-53; Ф. 589. Оп. 3. Д. 6592. Л. 59.

173 РГАСПИ. Ф. 17. On. 118. Д. 428. Л. 46.

174 РГАСПИ. Ф. 17. On. 118. Д. 428. Л. 65-66.

175 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 240. Л. 161; On. 119. Д. 1053. Л. 108.

176 РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6592. Л. 154-160,169,175.

Глава 4. УНИВЕРСАЛИЗАЦИЯ ЧИСТКИ (1949-1953)

Механизмы кадрового вытеснения

Исподволь начавшаяся в конце 1930-х годов негласная антиеврейская аппаратная чистка, несколько усилившись в годы войны и сразу после нее, до осени 1948 г. велась в ограниченных масштабах, в основном в сфере, курировавшейся Агитпропом ЦК. Причем, в ходе такого кадрового регулирования использовались в основном методы общественно-административные (увольнения с работы, исключения из партии), а полицейско-репрессивные (аресты) почти не практиковались. Так что тогда жертвы гонений по «пятому пункту» отделывались малой кровью.

Однако по мере резкого ужесточения режима стал нарастать и административный пресс в кадровой политике. Буквально с первых дней 1949 г. ведущие партийные издания «Правда» и «Большевик» запестрели такими «мобилизующими» заголовками: «О большевистском методе руководства хозяйственными органами», «Неустанно улучшать дело подбора и расстановки кадров» и т. п.1 Конечно, это предпринималось не только, а, может быть, и не столько ориентируясь на интеллигенцию и служащих еврейского происхождения, сколько ради усиления контроля верховной власти над аппаратом управления в целом. По сути, Сталин инициировал фронтальное наступление против становившейся все более влиятельной бюрократии, что официально мотивировалось необходимостью борьбы с хозяйственными злоупотреблениями, семейственностью, кумовством и землячеством в структурах управления. Подобное «приведение в чувство» номенклатурной «проклятой касты» Сталин, заботясь о популяризации своего имиджа хозяина и поддержания управленческого аппарата в «рабочем состоянии», проводил регулярно, круша непотизм, чиновничью коррупцию и круговую поруку. Правда, делал он это прибегая зачастую к ничем неоправданным кровопусканиям, иногда весьма обильным. Один из

210

правофланговых этого завинчивания административных гаек руководитель ОПиА Д. Т. Шепилов вспоминал впоследствии: «Вокруг каждого высокопоставленного работника образуется артель "своих людей" - "рязанских", "тамбовских", "украинских", "наркомтяжпромовс-ких" <...> В практике они именовались <...> "маленковский человек", "хрущевский человек"»2.

В министерствах, ведомствах, многочисленных конторах существовала, конечно, и «еврейская» семейственность. Это так называемое еврейское засилье, которое, собственно, и стало потом основной мишенью чистки, в определенной мере являлось своеобразным проявлением групповой солидарности нацменьшинства, продиктованной необходимостью выживания и самосохранения в условиях все более усиливавшейся официальной юдофобии. Та же антикосмополитическая пропагандистская акция начала 1949 г. имела ощутимый антисемитский подтекст. Она знаменовала собой переход власти к более жесткой административно-силовой парадигме руководства, что проявилось в возрастании роли госбезопасности в проведении кадровых чисток. Тогда руководитель МГБ Абакумов стал регулярно направлять Сталину и в ЦК информацию о проверках кадрового состава в организациях и на предприятиях страны. Вновь, как в 1930-е гг., пропагандистские кампании партаппарата стали сопровождаться «активными мероприятиями» госбезопасности с последующей фабрикацией политических дел и проведением судебных процессов (только теперь закрытых).

Именно с весны 1949 г. кадровая чистка с антисемитским подтекстом стала стремительно выходить за рамки идеологической сферы, становясь все более универсальной. В полной мере это проявилось после подписания Сталиным 21 июня 1950 г. постановления Политбюро «О мерах по устранению недостатков в деле подбора и воспитания кадров в связи с крупными ошибками, вскрытыми в работе с кадрами в Министерстве автомобильной промышленности», которое, кроме того, привнесло в спонтанное до того «выдавливание» евреев из управленческой сферы систематичность и планомерность. Первоначальный вариант этой директивы, обобщившей предшествовавшую практику борьбы с «еврейским засильем» в аппаратных структурах, был подготовлен М. А. Сусловым и подчиненным ему аппаратом Агитпропа. Однако Сталин отклонил эту заготовку за ее неприкрытый, даже «топорный», а значит и саморазоблачительный антиеврейский пафос. Проект был переработан в лучших традициях советской аппаратной казуистики: сохранив скрытый антисемитский

211

подтекст, он уже не содержал не только никаких упоминаний о евреях, но даже ссылок на пресловутый «национальный признак». Однако новая редакция директивы содержала важное конкретное положение, обязывавшее министерства и ведомства ежегодно представлять в ЦК отчеты о национальном составе служащих, в которых, как потом стало очевидным, власти интересовали прежде всего количественные сведения о евреях3.

По сути, рассылкой этой закрытой директивы в обкомы, крайкомы, ЦК союзных республик, министерства и ведомства в повседневную практику вводился (в завуалированной форме) институт целенаправленных и систематических антиеврейских кадровых чисток, что практически означало негласную легитимацию антисемитизма как официальной политики. В результате кадровый остракизм евреев-управленцев окончательно универсализировался. Их стали изгонять уже из всех сфер, в том числе экономической, начиная с «оборонки» и кончая легкой и пищевой промышленностью. Теперь каждое министерство и ведомство раз в году отчитывалось перед ЦК об «улучшении» национальной структуры управленческих кадров, йод которым подразумевалось постепенное сокращение «еврейского» процента. Превратившись, таким образом, в фактическое основание для увольнения евреев, «пятый пункт», тем не менее, как и прежде, формально не мог быть открыто использован в качестве такового. Администрации категорически запрещалось ссылаться на него и тем более на соответствующие указания свыше, ей следовало мотивировать свои действия такими, например, благовидными предлогами, как наличие родственников за границей, невыполнение (плохое выполнение) функциональных обязанностей, действительные (мнимые) злоупотребления и т. п. Когда же некоторые местные начальники, отбросив лицемерный камуфляж, начинали действовать, что называется, с открытым забралом, их жестко одергивали, даже иногда изгоняли со службы*.

Вот табличная выжимка из составленного в ЦК в начале 1952 г. сборника «Руководящие кадры партийных, советских, хозяйственных и других органов...», отображавшего отрицательную послевоенную динамику представительства евреев в управлении4.

* Когда в 1951 г. на Одесском судостроительном заводе им. А. Марти администрация попыталась уволить сразу 26 руководящих работников-евреев, причем даже без выдвижения формальных «законных» оснований, ЦК ВКП(б), чтобы погасить возникший скандал, снял с работы инициаторов этой акции — директора завода С. Л. Сойфера и парторга Н. А. Сокирко (РГАСПИ. Ф. 17. On. 119. Д. 724. Л. 127; Д. 895. Л. 138,142; Д. 917. Л. 44-50).

212

Названия должностей

Количество евреев-руководителей 

в абсолютных цифрах

в процентах 

на

01.01.1945/46+

на

01.01.1952

на

01.01.1945

на

01.01.1952

Руководящие кадры центрального аппарата министерств и ведомств СССР и РСФСР*

516

190

12,9

3,9

Зам. министров, зам. руководителей ведомств СССР и РСФСР

46

14

8,7

1,8

Начальники главных и центральных управлений министерств и ведомств СССР и РСФСР

98

25

14,8

3,2

Руководящие кадры предприятий и строек

481

190

11,2

4,6

Директора пром. предприятий

261

92

12,3

4,6

Руководящие кадры союзных объединений, трестов и контор

223

91

10,9

5,6

То же, НИИ, КБ и проектных организаций

47

29

10,8

2,9

Руководящие кадры центральной печати

33+

26

10,7

5,4

То же, вузов и партшкол

80

59

10,9

3,1

Секретари обкомов, крайкомов и ЦК и ЦК КП союзных республик

10

1

1,3

0,1

Первые секретари обкомов, крайкомов и ЦК союз ЦК союзных республик

1

—

0,6

—

Руководящие кадры областных, краевых и республиканских советских, хозяйственных и других организаций

255

76

3,9

1,5

ИТОГО:

2051

793

100

39

* Имеются в виду главы Верховных Советов, Советов министров СССР и РСФСР, министры, другие руководители ведомств СССР и РСФСР, их заместители, начальники основных подразделений министерств и ведомств и их заместители, руководство ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ, члены Верховных судов СССР и РСФСР, а также их военных коллегий, цензоры Главлита, следователи по особо важным делам Прокуратуры СССР и МГБ СССР, военные прокуроры, помощники министров, члены секретариата ССП, радиокомментаторы и некоторые другие высокопоставленные должностные лица.

213

Таким образом, представительство евреев в советской номенклатуре с 1945 г. сократилось к началу 1952 г. более чем на 60 %.

Однако все эти аппаратные пертурбации меньше всего затронули евреев, пребывавших в высшей управленческой элите. Это объяснялось тем, что их было относительно мало, и они были на виду, как бы демонстрируя собственным примером «торжество сталинской национальной политики». Если в 1946 г. в Верховный Совет СССР было избрано 15 евреев* (1,20 % от всех депутатов), то после выборов 1950 г. - только 8 (0,69 %). В этом проявились присущие советскому аппаратному антисемитизму постепенность и дозированность. Ликвидируй Сталин полностью представительство евреев в верхнем слое партийно-государственной номенклатуры, он лишился бы наглядного подтверждения «несостоятельности западной пропаганды о якобы наличии антисемитизма в первой стране социализма». К тому же, он не сомневался в личной преданности остававшихся наверху евреев, счет которых велся на единицы.

Именно благодаря абсолютной приверженности вождю уцелел в ходе репрессий и сохранил членство в Политбюро самый высокопоставленный еврей страны Л. М. Каганович. Однако в послевоенный период он не был секретарем ЦК, а, значит, и не таким влиятельным, как в 1920- 1930-е гг.; да и не входил уже в близкое окружение Сталина, хотя оставался одним из заместителей последнего как главы правительства и занимал пост председателя Госснаба СССР.

К старшему брату Лазаря Кагановича Юлию, который в 1937 г. стал первым секретарем Горьковского обкома партии, а с 1938-го в течение семи лет был заместителем наркома внешней торговли, фортуна была менее благосклонна. В 1945 г. он неожиданно получил незавидное назначение торгпредом в отдаленную Монголию. Через два года, правда, ему удалось возвратиться в Москву, где он стал председателем всесоюзного объединения «Международная книга», однако в разгар антикосмополитической кампании он этого

* Это Л. М. Каганович, Л. 3. Мехлис, Р. С. Землячка, Р. Д. Быков (министр госбезопасности Башкирии, в годы войны принимал участие в руководстве депортацией некоторых народов Кавказа), Г. Б. Эйдинов (заместитель председателя Совета министров Белоруссии), наркомы СССР Б. Л. Ванников, С. 3. Гинзбург, Б. А. Двинский, директор Челябинского тракторного завода И. M. Зальцман, 1-й секретарь Кемеровского обкома партии С Б. Задионченко, С А. Лозовский, M. И. Шевелев (герой-полярник), А. Н. Бахмутский, Ш. М. Кочина (колхозница из ЕАО). Депутатом Верховного Совета СССР был и замминистра иностранных дел Литвинов, который писал в анкетах «русский».

214

поста лишился. Утративший былое могущество Л. М. Каганович не смог защитить брата, но зато отстоял свою жену Марию Марковну, которая благодаря этому продолжала руководить ЦК профсоюза рабочих трикотажной промышленности, возглавлявшимся ею с 1934 г. Однако другую гранд-даму советского истеблишмента, Д. М. Хазан, чей постоянно болевший муж А. А. Андреев во многом только номинально был членом Политбюро, председателем КПК при ЦК ВКП(б) и заместителем председателя Совета министров СССР, антиеврейская чистка не пощадила. Ее, занимавшую с конца 1930-х посты замнаркома легкой, а потом текстильной промышленности, к началу 1949 г. понизили до поста директора Центрального научно-исследовательского института шерстяной промышленности Минлегпрома СССР. Однако и в этом кресле Хазан долго не задержалась. В сентябре ее изгнали из института по настоянию министра легкой промышленности А. Н. Косыгина, оценившего ее работу как «совершенно неудовлетворительную»5.

В том же году, возможно, под влиянием усилившихся гонений на евреев серьезно заболел Л. 3. Мехлис, руководивший с 1940 г. Наркоматом (министерством) госконтроля СССР. Так и не оправившись от недуга, он в октябре 1950 г. вынужден был передать свой пост человеку Берии В. Н. Меркулову. Несколькими месяцами ранее произошла замена и главы Минпромстройматериалов СССР С. 3. Гинзбурга, правда, уже 28 июня он получил назначение на другую, менее значимую должность замминистра строительства предприятий машиностроения СССР. Новый министр промышленности стройматериалов П. А. Юдин сразу же представил в ЦК предложения по почти полному обновлению кадрового состава руководителей, принятых на работу его предшественником. Поскольку прежнего министра упрекали в семейственности и подборе кадров по принципу личного знакомства, то его соплеменники стали первыми кандидатами на увольнение. Тогда очень скоро получили расчет замминистра И. 3. Рыхлецкий, начальники главков и управлений Н. И. Ференс, А. А. Лукацкий, С. И. Данюшевский и др.6

Одновременно с заменой Гинзбурга на Юдина произошла еще одна кадровая рокировка, парадоксальная вроде бы на первый взгляд. Дело в том, что на освободившееся после «передвижки» Юдина место - пост министра строительства предприятий тяжелой индустрии СССР - неожиданно назначили Д. Я. Райзера. Трудно понять, почему Сталин, взявший курс на очищение аппарата от евреев, сделал исключение для этого представителя гонимой национальности. Возможно, это было с его стороны пропагандистским жестом, имевшим целью

215

успокоить общество, встревоженное слухами об усилении антисемитизма в стране. Но, скорее всего, идя на такой шаг, диктатор руководствовался прагматическими соображениями, вняв совету Берии, который курируя возведение высотного здания на Смоленской площади и хорошо зная участвовавшего в этом строительстве Райзера, мог охарактеризовать его как незаурядного специалиста и хорошего организатора. Не исключено, что протекцию Райзеру составил также его друг И. Ф. Тевосян, которого Сталин назначил в 1949 г. своим заместителем в Совете министров СССР.

Однако после того как Райзеру было доверено руководство Министерством строительства предприятий тяжелой промышленности, ЦК и МГБ существенно усилили контроль над кадровой ситуацией в этом ведомстве. С целью «антисионистской профилактики» в октябре 1950 г. там был снят с весьма важного поста начальника канцелярии Л. 3. Шуб, увольнение которого официально мотивировалось «необходимостью укрепления этого участка более сильным работником». А несколько месяцев спустя к партийной ответственности был привлечен заместитель Райзера В. Е. Дымшиц. Впоследствии, при Хрущеве и Брежневе, он станет видной фигурой в советском хозяйственном истеблишменте, а пока его обвинили в том, что, руководя в 1946-1950 гг. на Украине трестом «Запорожс-трой», он покровительствовал евреям, наводнив ими управленческие структуры этой организации. Да и придя потом в министерство, снова нарушил «большевистские принципы подбора кадров, приняв на работу лиц, не заслуживающих политического доверия», о чем 16 сентября 1952 г. ЦК принял постановление «О недостатках в работе с кадрами в Министерстве строительства предприятий тяжелой металлургии»7.

В целом те, кто входил в узкий круг евреев, пользовавшихся особым доверием Сталина (в первую очередь из числа технократов), пострадали от чистки конца 1940-х - начала 1950-х гг. значительно меньше, чем их соплеменники, находившиеся на более низких ступенях иерархической лестницы. Однако это не означало, что еврейская суперэлита была застрахована от неприятных сюрпризов со стороны властей. Скажем, «кураторы» из ЦК упорно пытались убрать с поста министра заготовок СССР Б. А. Двинского, оказавшегося из-за своих давних кремлевских связей «крепким орешком»: с конца 1920-х был помощником Сталина, а в 1930-1937 гг. - заместителем А. Н. Поскребышева, опять же в личной канцелярии вождя. Тем не менее, несмотря на такую близость Двинского к Сталину, ЦК все же добился своего, благо летом 1950 г. туда от замминистра заготовок по кадрам

216

В. В. Немыкина поступила записка, в которой «вскрывались» «серьезные недостатки и ошибки в деле подбора и расстановки руководящих кадров» в этом ведомстве. Выяснилось, что некоторые работники-евреи одного из заготовительных объединений министерства «ведут себя подозрительно»: «собираются в служебном помещении для чтения литературы на еврейском языке <...> ведут разговоры между собой не на русском, а еврейском языке, организовали сбор денег <...> на венок артисту Михоэлсу <...> и глубокой ночью, втайне организовали посещение его могилы...». В сентябре ЦК принял постановление «О недостатках в работе с кадрами в Министерстве заготовок», и в октябре Двинского освободили от обязанностей министра. Его место занял секретарь ЦК Пономаренко. Назначение на этот министерский пост столь высокопоставленного и известного своей жесткостью по отношению к евреям чиновника свидетельствовало о том, что кадровая ситуация в министерстве заготовок была сочтена серьезной. Учитывая прежние заслуги Двинского перед партией, ему доверили почетную, но лишенную реальной власти должность заместителя председателя бюро при Совете министров СССР по сельскому хозяйству и заготовкам8.

Основной удар в ходе чистки пришелся по среднему, наиболее многочисленному слою еврейской элиты - управленцам, начиная с замминистров и далее по нисходящей, а также журналистам, профессуре, другим представителям творческой интеллигенции. Создавалось впечатление, что, расправившись одним махом в начале 1949 г. с еврейской культурой и ее представителями, власть высвободила руки, чтобы вплотную заняться обрусевшими евреями, подозревавшимися в сочувствии к репрессированным носителям национальной культуры, объявленным буржуазными националистами. Даже оторванность от национальных корней не спасала их от преследований. Во многом оказался прав Г. П. Федотов, писавший в 1940 г., что «ассимилированное еврейство все еще еврейство, и враг сумеет распознать его»9.

Не ведая о первопричине свалившейся на их головы беды, некоторые из таких «деэтнизованных» евреев-интеллигентов апеллировали к руководству страны, чаще всего к Берии, слывшем покровителем нацменьшинств. Некая С. Р. Хляп писала ему в ноябре 1949-го: «От своего имени честного советского гражданина и коммуниста, от имени моего погибшего в боях с фашизмом сына, от имени моей сестры, заживо захороненной с ее двумя детьми нацистами, через Вас шлю проклятие всем замаскированным фашиствующим нацистам - великорусским шовинистам, антисемитам нашим, которые возродили в

217

нашей стране <... > замаскированную процентную норму для евреев, которых увольняют с работы и не берут на работу <...> только потому, что они евреи. <...> Товарищ Сталин, помогите <...> задыхаюсь от великорусского шовинистического антисемитского гнета, ни жить, ни работать не могу...»10.

В то время как одни интеллигенты-евреи протестовали, другие, морально сломленные террором против «буржуазных националистов», социально мимикрировали. Спасение они видели в отказе от еврейства. Однако, поскольку с конца 1930-х гг. чистокровным евреям сделать это официально было невозможно, некоторые, чтобы стать «русскими», прибегали к рискованным хитростям и ухищрениям. И если до войны изобличенным в нелегальной смене национальности грозил средней тяжести нагоняй, то с конца 1940-х - крупные неприятности. Когда в 1938 г. первый секретарь ЦК КП(б) Украины Хрущев доложил Сталину, что первый секретарь Днепропетровского обкома партии С. Б. Задионченко вовсе не Задионченко и не украинец, как он себя представлял, а еврей Зайончик, вождь воспринял это «довольно спокойно», но за «неискренность перед партией» все же понизил разоблаченного функционера до завотделом обкома. Правда, уже в начале войны тому было доверено партийное руководство Сталинской областью, затем Башкирией и потом Кемеровской областью. В 1948 г. Задионченко даже назначили первым замминистра заготовок СССР, однако в 1951-м в ходе антиеврейской чистки сняли, переведя на рядовую должность в аппарат ЦК11.

В аналогичной ситуации 1948 года действия властей были жестче и решительней. Разоблаченный в сокрытии своего еврейства замминистра электропромышленности А. И. Товстопалов был немедленно снят с работы как «не заслуживающий доверия». Таким же образом в 1950 г. поступили и с начальником главстройснаба Министерства жилищно-гражданского строительства РСФСР А. И. Слуцким. Причем при разбирательстве персонального дела в КПК тому не помогла ссылка на то, что, приняв православие еще до революции, он по законам Российской империи был приравнен к русским, и таковым продолжал считать себя и в последующем12.

Таким образом, возникла тупиковая и парадоксальная ситуация: если при царе евреи могли избегнуть гонений, перейдя в христианство или эмигрируя из страны, то при Сталине они лишились даже этих возможностей. Получалось, что множеству евреев, искренне уверовавших в официальную пропаганду объективной «прогрессивности» ассимиляции и в результате обрусевших, режим отказывал в как бы заслуженном и представлявшемся простой формальностью

218

праве - слиться с тем народом, с языком и культурой которого они полностью сроднились. Желая прояснить такое противоречие, некто профессор Р. Белкин, видимо памятуя, что Сталин, будучи чистокровным грузином, отождествлял себя с русскими, обратился к нему в июле 1952 г. с двумя вопросами: «1. Правильно ли определять национальность граждан СССР по их национальному происхождению, то есть по национальной принадлежности родителей, а не по основным признакам нации, которые сформулированы Вами в Вашем классическом определении нации? 2. Имеет ли право гражданин СССР изменять в узаконенном порядке свою анкетно-пас-портную национальную принадлежность, если по всем признакам, характеризующим нацию (родной язык, территория, на которой вырос и живет данный гражданин, условия экономической жизни и психический склад, проявляющийся в общности культуры), он принадлежит к другой нации, чем его родители, по национальности которых определена его национальная принадлежность?». Послание завершалось еще двумя вопросами-пожеланиями: «Не пришло ли время предоставить право определения национальной принадлежности по языку, культуре, быту, сознанию общности с данной нацией, а не по биологическим признакам, не по национальности предков? Не пришло ли время ликвидировать искусственное паспортное обособление русских людей еврейского происхождения от русского народа и тем самым разорвать формальную связь - связь <...> существующую между лицами еврейского происхождения, живущими в СССР и являющимися по существу русскими людьми, и зарубежными евреями?».

Запрос профессора попал в аппарат ЦК, где к нему отнеслись чрезвычайно серьезно, направив на экспертную оценку в академические институты философии и языкознания. Потом на основании полученных заключений чиновники ЦК разъяснили заявителю, что советские граждане не имеют права «произвольно изменять в официальных документах свою национальную принадлежность», пусть даже с нею их связывает только фамилия и отдаленное прошлое; только их детям от смешанных браков будет позволено сделать это, а кардинальное решение поднятой им проблемы произойдет после победы коммунизма во всем мире, когда в соответствии с учением марксизма-ленинизма отомрет деление людей на национальности13.

Из этого примера следует, что этническая принадлежность стала для сталинского режима социальным маркером, который использовался в том числе и для скрытой дискриминации по национальному признаку.

219

Удаление евреев из сферы идеологии

В пропагандистской вотчине партии (редакциях газет, журналов, издательствах, учреждениях культуры и искусства, гуманитарных академических институтах и т. п.) политика остракизма в отношении евреев резко обозначилась уже с начала 1949 г. В наибольшей степени, по самоочевидной причине, он проявился в редакции «Правды» - центральном печатном органе партии. Там с 1 по 5 марта имел место изматывающий марафон партийного собрания, выявивший, что в коллективе «свила <...> гнездо группа в составе С. Р. Гершбер-га, Л. К. Бронтмана, Б. Р. Изакова, А. Э. Корнблюма, Д. Г. Коссова и <...> других руководящих работников, которые активно поддерживали космополитов». Этих людей обвинили также в групповщине по национальному принципу и связях с ЕАК. Гершбергу, Бронтма-ну и Я. 3. Гольденбергу (Викторову), в частности, вменили в вину «протаскивание» на страницы «Правды» «рекламных материалов» о «враге народа» Шимелиовиче. Организаторы партийного судилища, не пожалев времени, тщательно просмотрели старые подшивки и установили, что начиная с 1939 г. в «Правде» было опубликовано 16 заметок с такими материалами. Под угрозой увольнения Гольденберг вынужден был покаяться в том, что не дал должного отпора «националисту» Михоэлсу. Правда, в свое оправдание припомнил, что когда во время войны тот упрекнул его в сокрытии еврейства посредством псевдонима «Викторов», он парировал: «...из-за своего [национального] ущемления вы, Михоэлс, играете только на еврейском языке», за что в ответ был назван «старым ассимилятором»14.

Другого правдиста, Корнблюма, уличили в связях с одним из «вожаков и идеологов буржуазно-космополитической банды» Юзовс-ким, чью книгу «Образ и эпоха» он «восхвалял» в рецензии. Но самое главное, Корнблюму не могли простить критику в адрес руководителей литературного отдела «Правды» писателей Б. Н. Полевого и В. М. Кожевникова. Последний, выступив на собрании, заявил, что Корнблюм - родственник (шурин) драматурга В. М. Киршона, «врага народа», расстрелянного в апреле 1938 г. В 1950 г. Корнблюма арестовали, обвинив в сообщничестве с группой «еврейских националистов», «вскрытой» на Московском автомобильном заводе им. Сталина, где журналист работал до войны в заводской многотиражке, а потом в выездной редакции «Правды»15.

Серьезные партийные взыскания получили международный обозреватель «Правды» Изаков и заместитель заведующего экономическим отделом редакции Коссов. Первый за то, что в 1948 г. ходатайс

220

твовал вместе с другими об освобождении Л. 3. Копелева. Второй, как следовало из доноса редактора «Советского искусства» Вдовиченко, скрывал родство с американской журналисткой А. Л. Стронг, которая в августе 1948-го с разрешения Политбюро приехала в СССР, но в феврале 1949-го была арестована в Москве и выслана из страны как американская шпионка16.

Досталось и сталинскому любимцу, гранду советской партийной журналистики и бывшему бундовцу (в 1902-1919 гг.) Д. И. Заславскому. Ему пришлось повиниться за то, что состоял в ЕАК, и, «не проявив политической бдительности», приобрел абонемент в Еврейский театр. 25 марта Заславскому пришлось также выступить с аналогичным покаянием и в стенах Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б). Однако там ему припомнили среди прочего, что в середине 1930-х гг. он поместил в «Правде» восторженную рецензию на постановку в ГОСЕТе «Короля Лира» и назвал сыгравшего заглавную роль Михоэлса гениальным артистом. Заславский должен был объясниться и по поводу своего выступления в 1948 г. на вечере, посвященном памяти Михоэлса, после которого ему даже было предложено стать председателем ЕАК. За грехи прошлого Заславского вывели из редколлегии «Правды» и отстранили от руководства кафедрой журналистики ВПШ17.

Чтобы не быть заподозренными в сочувствии к тем, кто попал под огонь критики, некоторые работники «Правды» из числа евреев не упустили случая показать себя бескомпромиссными обличителями космополитизма. Особенно рьяно выказал себя в этом качестве международный обозреватель «Правды» Я. С. Хавинсон, предложивший на партсобрании собственную - созвучную с официальной - версию возникновения еврейской проблемы в СССР: «Лидеры американского империализма из числа еврейской буржуазии используют многочисленные каналы для того, чтобы привить яд националистического шовинизма определенной прослойке еврейского населения в нашей стране, используя в этой части родственное влияние значительного количества евреев в США, вышедших из России, с тем, чтобы через эти каналы, через эти связи проводить свою идеологию и насаждать свою агентуру. Под влиянием внешних воздействий контрреволюционные националистические элементы решили, что настало время поднять голову, чтобы попытаться здесь, внутри определенной еврейской прослойки, среди еврейского населения насадить свою агентуру внешних империалистических сил. Значительная группа еврейских деятелей среди критиков-космополитов примыкает к этим националистическим группировкам»18.

221

Хавинсон имел богатый опыт выживания в условиях репрессивной сталинской системы. В августе 1936 г. он был назначен заместителем ответственного руководителя ТАСС, где с началом «большого террора» развил бурную деятельность по разоблачению «врагов народа». В июне 1937 г. он написал Сталину о том, что заграничные корреспонденты и многие сотрудники центрального аппарата ТАСС «не внушают политического доверия», а в 1939 г. вынес тот же вердикт руководителю агентства Я. Г. Долецкому, вскоре арестованному. После чего руководителем агентства был назначен Хавинсон. Однако в середине 1943 г., то есть в самый разгар «щербаковской» антиеврейской чистки учреждений пропаганды и культуры, Хавинсон, обзаведшийся по указанию сверху псевдонимом «Маринин», был изгнан из ТАССа. Как говорят, непосредственным поводом к увольнению послужил грубый разнос, учиненный Ха-винсону Сталиным, возмущенным тем, что руководитель главного информационного агентства страны не смог перевести ему телеграмму У. Черчилля. Оказавшись после этого в редакции «Правды», Хавинсон был введен в состав ее редколлегии19. Проявив себя активным разоблачителем «космополитов», Хавинсон сумел сохранить руководящее положение в газете. В июне 1950 г. он совместно с сотрудником Института истории АН СССР В. Б. Луцким представил в ЦК статью «Сионизм на службе англо-американских поджигателей войны», в которой утверждалось, что «зверства ев-рейско-фашистских сионистских банд в отношении мирного арабского населения превзошли злодеяния гитлеровских убийц». Но поскольку советско-израильские отношения были еще сносными, просматривавший текст М. А. Суслов вычеркнул эту фразу, видимо, сочтя ее чрезмерно резкой20.

В итоге многодневных партийных бдений в редакции «Правды» 11 марта 1949 г. из газеты были уволены Гершберг, Бронтман, Иза-ков, Корнблюм. Другие сотрудники, которых критиковали за связь с космополитами, - Гольденберг, Заславский, Н. М. Мордкович - отделались выговорами по партийной линии. «Улучшив» таким образом «кадровое лицо» редакции, руководство «Правды» доложило 13 марта в ЦК о том, что среди литературных сотрудников центрального аппарата газеты значатся 107 русских, 6 украинцев, 22 еврея и 3 представителя других национальностей21.

Эти показатели еще более «оптимизировались» после того как 19 мая по предложению П. Н. Поспелова, который как главный редактор «Правды» осуществлял общее руководство дочерним сатирическим журналом «Крокодил», был снят с работы член редколлегии

222

этого издания Г. Е. Рыклин, обвиненный в распространении абонементов ГОСЕТа и оказании другой помощи этому театру. Это был второй удар по Рыклину: 6 сентября 1948 г. его отстранили от должности главного редактора «Крокодила» за то, что якобы пошел на поводу у «кучки безответственных сатириков» - Л. С. Ленча (Попова), Э. Кроткого (Э. Я. Германа), Б. С. Ласкина и других22.

Однако проведенная Поспеловым кадровая чистка не укрепила его авторитета в глазах Сталина. Скорее, наоборот, вождь, и раньше недолюбливавший этого чиновника за рутинерство и облик кабинетного ученого, теперь еще больше в нем разочаровался, не почувствовав в его действиях должного рвения в закручивании идеологических гаек. На состоявшемся летом совещании в ЦК Сталин подверг Поспелова серьезной критике, заявив, что «Правду» трудно назвать органом ЦК, и что она никогда не находилась на таком низком уровне, как в последнее время. А вскоре последовали оргвыводы: 30 июля 1949 г. Поспелова отправили руководить идеологически периферийным Институтом Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б). Новым главным редактором «Правды» утвердили Суслова, а его первым заместителем - Ильичева23.

В ноябре 1951 г. Суслов направил Маленкову проект постановления ЦК «О мерах укрепления редакции газеты "Правда"», в котором под благовидным предлогом («в связи с переходом на другую работу») настаивал на удалении из газеты Гольденберга, Заславского и Хавинсона. Разыграть антиеврейскую карту на сей раз подвигло Суслова, скорее всего, желание поквитаться с Ильичевым, который ранее, 23 июня, смог добиться передачи себе полномочий главного редактора «Правды». Но Маленков, видимо, спустил этот проект на тормозах, поскольку покровительствовал Ильичеву24.

То, что произошло в 1949-м в редакции главного пропагандистского рупора партии, потом многократно повторялось, с некоторыми вариациями, в других газетах и журналах. Кадровые экзекуции повсюду осуществлялись в основном по шаблонному сценарию Агитпропа, руководство которого отнюдь не смущало подобное единообразие, но зато серьезно беспокоила возможная «самодеятельность снизу», чреватая нежелательными «искривлениями партийной линии в национальном вопросе». Случалось, что чрезмерно твердолобые и усердные исполнители проявляли антисемитизм слишком явно и тем самым невольно «подставляли» власть. Чаще всего этим «грешили» главпуровские политработники, которые с армейской прямолинейностью следовали новым, исходившим от верхов кадровым веяниям и нередко с излишним усердием проводили идеологическую линию

223

партии на страницах подведомственных изданий, например, «Красного флота» - газеты военно-морских сил.

Еще осенью 1947 г. оттуда были уволены «по сокращению штатов» Е. И. Каменецкий, И. В. Бару (критиковал зубодробительный тон статей о бывших англо-американских союзниках) и разъездные корреспонденты Г. С. Новогрудский и М. Б. Чарный, выступившие против нападок на Ахматову и Зощенко. Антикосмополитическая кампания еще больше разожгла антисемитский энтузиазм в стенах этой редакции. В ходе партийного собрания, проходившего там с 16 по 19 марта 1949 г., некоторые выступавшие, критикуя коллег, начали нарочито подчеркивать их этничность: «еврей Поневежс-кий», «еврей Рудный», «еврей Ивич» и т. д. Но дальше всех пошел начальник отдела партийной жизни капитан 1-го ранга Пащенко, прямо заявивший: «Так же, как весь немецкий народ несет ответственность за гитлеровскую агрессию, так и весь еврейский народ должен нести ответственность за действия буржуазных космополитов». Возмущенный такой откровенно антисемитской эскападой заместитель ответственного секретаря «Красного флота» С. А. Лившиц написал Сталину. Однако его послание до вождя не дошло: Поскребышев переслал его Маленкову, который инициировал формальное служебное расследование. Как и следовало ожидать, ревизоров из ЦК вполне удовлетворило признание Пащенко своего выступления политически ошибочным, и на этом досадный инцидент сочли исчерпанным. Но зато потом, когда страсти улеглись, администрация без лишнего шума стала по одному убирать из редакции беспокойных евреев. В июне был уволен ответственный секретарь газеты И. Д. Сахновский. Такая же участь, по всей видимости, постигла и искавшего справедливости у Сталина Семена Лившица. Не исключено, что его могли и арестовать, как например, бывших сотрудников газеты Л. А. Ивича, С. М. Занде (расстреляны в апреле 1950 г.), А. С. Поневежского, Е. И. Каменецкого, М. В. Уманскую, И. Д. Сахновского, пострадавших за то, что поставляли в ЕАК материалы о евреях, служивших в военно-морском флоте25.

Несколько иная ситуация сложилась в газете «Сталинский сокол», издававшейся политическим управлением военно-воздушных сил. Ее редактор Б. П. Павлов, наоборот, проявил «политическую беспечность», «мирволя враждебным и сомнительным элементам». В дело вмешалось МГБ, сотрудники которого 9 сентября 1949 г. арестовали литработника редакции Б. Л. Перельмутера, неосмотрительно заявившего, что борьба с космополитизмом напоминает ежовщину.

224

За эту словесную вольность он получил от Особого совещания 10 лет лагерей. Досталось и руководству газеты. Коллективными усилиями МГБ и политуправления ВВС было установлено, что главный редактор Павлов подпал под влияние «приятельского окружения», «почти исключительно» состоявшего из сотрудников еврейской национальности. В результате он лишился своего поста, а его «еврейское окружение» было подвергнуто остракизму26.

То же самое произошло и в редакции журнала «Пограничник» (орган политуправления пограничных войск МВД СССР). Его ответственный редактор Г. Белых был смещен за то, что имел дружеские контакты с «безродными космополитами» Д. Даниным, Л. Субоцким, В. Шкловским, Б. Яковлевым, сочинения которых печатал в журнале27.

Нетрудно представить, какую озабоченность могло породить в головах идеологических контролеров со Старой площади осознание того, что космополитический дух проник даже в святая святых - в издания военных политорганов. В результате в ЦК стали действовать в духе лозунга - даешь все силы на проверку и перепроверку журналистов, особенно тех, кто занят воспитанием подрастающего поколения! Такой же логикой, наверное, руководствовался Маленков, когда в апреле 1949 г. приказал очистить от «политически сомнительных кадров» редакцию газеты «Советский спорт», издания, в основном ориентировавшегося на молодежь. За порог редакции этой газеты были выставлены 12 сотрудников, в большинстве своем евреи. С этого же времени на страницах «Советского спорта» началась травля директора Ленинградского научно-исследовательского института физической культуры Е. Ю. Зеликсона, одного из зачинателей советского физкультурного движения, и еще в 1935 г. награжденного по предложению Сталина орденом Красной Звезды. В октябре 1949-го Зеликсона объявили «вейсманистом и космополитом, проводившим в течение многих лет вредительскую деятельность в области физкультуры и спорта», и арестовали28.

Тогда же на Старой площади решили всерьез заняться редакцией «Комсомольской правды», главной молодежной газеты страны. Итоговый документ, составленный комиссией ЦК, изобиловал мрачными оценками. Констатировалось, что главный редактор А. Я. Блатин «засорил» редакцию «политически сомнительными людьми», а также привлек к работе в качестве внештатных корреспондентов А. А. Аграновского, отец которого ранее арестовывали органы госбезопасности, и Ф. А. Вигдорову, имевшую родственников в США. Был сделан вывод, что вследствие кадровых упущений половину руководящих

225

должностей в редакции «захватили» евреи, причем некоторые из них прибегли к обману, скрыв свою национальность. 3 декабря 1949 г. Политбюро постановило «принять предложение ЦК ВЛКСМ <...> об освобождении т. Блатина А. Я. от обязанностей главного редактора <...> газеты "Комсомольская правда"». Спустя полгода Блатин обратился к Сталину. Бывший руководитель «Комсомолки» просил снять с него «необоснованные обвинения», инспирированные, как он полагал, секретарем ЦК ВЛКСМ Н. А. Михайловым, сводившим с ним счеты за критику на съезде комсомола весной 1949 г.29 Он, разумеется, ничего не добился, зато интриговавший против него Михайлов, интуитивно угадавший, что ставка на антисемитизм - самая верная дорога к сердцу дряхлевшего диктатора, вскоре оказался на вершине властного Олимпа.

Пройдя через горнило антиеврейской чистки, именно «Комсомольская правда» инициировала зимой 1951 г. провокационную дискуссию о литературных псевдонимах. 27 февраля в ней появилась статья писателя М. С. Бубеннова, который, требуя сорвать фальшивые маски, обвинил в «своеобразном хамелеонстве» ряд литераторов еврейского происхождения и предал гласности их настоящие имена: Ю. Огнецвет (Э. С. Каган). Л. Лиходеев (Л. И. Лидес). Н. Гребнев (Н. И. Рамбах) и др. И хотя ради внешнего приличия этот список был «разбавлен» фамилиями неевреев, антисемитская направленность публикации была очевидной. Казалось, что очередной всплеск пропагандистской охоты на интеллектуалов с еврейскими фамилиями неминуем, тем более что Бубеннов явно подстрекал к этому, утверждая, что «псевдонимами очень охотно пользовались космополиты в литературе». Однако на сей раз провокация не удалась. 6 марта в «Литературной газете» была опубликована полемическая заметка К. М. Симонова, в которой использование псевдонимов объявлялось частным делом литераторов. Молодой писатель транслировал, разумеется, мнение, предварительно одобренное на самом верху, что соответствовало заведенному тогда порядку публичных выступлений. Безусловно, за всем этим стоял Сталин, чье благорасположение к Симонову не было поколеблено даже скандалом с театральными критиками. Еще 11 мая 1950 г. Сталин подписал решение Политбюро, утвердившее назначение Симонова на пост главного редактора «Литературной газеты». Его преемником на посту руководителя журнала «Новый мир» стал А. Т. Твардовский. То, что эти люди, слывущие либералами, оказались в такое время на ключевых литературных должностях, во многом было заслугой

226

Фадеева, который использовал их в качестве противовеса софро-новской ура-патриотической группировке в ССП, стремительно набиравшей силу после разгрома критиков-«космополитов»30.

Укрепить свое положение при кремлевском дворе Симонову помогло и то, что начиная с 1947 г. он регулярно встречался с вождем, прежде всего на заседаниях комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства. Но даже будучи в фаворе, писатель, тем не менее, должен был следовать лицемерным правилам аппаратной игры: отражая выпады коллег-недоброжелателей, как бы не замечать их скрытого антисемитского характера, и призывать лишь к соблюдению права автора на литературное имя. Такая «страусиная» тактика обернулась против самого Симонова. В 1951 г., в ходе разгоревшейся дискуссии о псевдонимах выступил М. А. Шолохов, который, воспользовавшись тем, что Симонов вынужден был, не называя вещи своими именами, прибегать к намекам и полуправде, ловко раскритиковал (в той же «Комсомолке») его, рассчитанную на чтение между строк, статью как криводушную и неискреннюю. Свою печатную инвективу литературный маршал красноречиво озаглавил «С опущенным забралом...»31. Эта словесная пощечина задела Симонова за живое. Парируя шолоховский наскок статьей в «Литературке» (10 марта 1951 г.), он стал искать и защиты в ЦК. Жалуясь Маленкову на «беспримерный по грубости» выпад «Комсомольской правды», писатель квалифицировал его как «прямое выражение политического недоверия через печать, брошенное не только писателю Симонову, но в его лице также редактору "Литературной газеты" и заместителю генерального секретаря Союза советских писателей»32.

В верхах поддержали Симонова и дали отбой дискуссии, опасаясь ее непредсказуемых результатов, тем более, что Сталин, не желая делать тайное явным, как и прежде предпочитал расправляться с обладателями псевдонимов тихо и без пропагандистского шума, посредством негласной чистки и ночных арестов. Подобная метода помогала ему сохранять в глазах интеллигенции реноме справедливого руководителя, противника национальной нетерпимости. Симонов вспоминал, что в марте 1952 г. на одном из заседаний комитета по Сталинским премиям диктатор нарочито резко высказался по поводу раскрытия псевдонимов. «В прошлом году, - с театральной аффектацией негодовал вождь, - уже говорили на эту тему, запретили представлять на премию, указывая двойные фамилии. Зачем это делается?.. Зачем насаждать антисемитизм?»33.

227

На сей раз аппаратная фортуна улыбнулась не Михайлову, Бубен-нову и Шолохову, а Симонову. Однако тот вряд ли чувствовал себя победителем, хотя бы потому, что знал о потоке шедших в ЦК писем, в которых его костерили не только за юдофильство и первый брак с Е. С. Ласкиной, но и за сокрытие якобы собственного еврейского происхождения («сын еврея-шинкаря Симановича»). В ЦК реагировали на такого рода «сигналы общественности» тем, что заставляли Симонова в обмен на собственную «неприкосновенность», регулярно увольнять из редакции «Литературки» сотрудников-евреев (А. А. Аграновского, Б. И. Розенцвейга и др.)34.

Бурные антиеврейские страсти кипели и в коллективах других периодических изданий. Бывший сотрудник «Литературки» В. И. Орлов, сокрушаясь по поводу положения дел в редакции этого издания («вот уж не скажешь: "Здесь русский дух, здесь Русью пахнет"»), раскритиковал заодно и кадровую «тюфячную линию» руководства газеты «Труд»35. Занявшись проверкой этого доноса, агитп-роповское начальство вместе с тем вынуждено было оправдываться перед «Инстанцией» за то, что проглядело недостатки, вскрывшиеся в подведомственной сфере. Отчитываясь перед Маленковым, Суслов отмечал, что с апреля 1950 по август 1951 гг. из редакции «Труда» было уволено более 40 работников, в результате чего доля евреев там сократилась с 50 % до 2336.

Оперируя магическими для бюрократического восприятия цифрами, Суслов и его подчиненные смогли без особого труда, отразив критику снизу, развеять и сомнения на свой счет в верхах. В октябре 1950 г. Агитпроп, стремясь продемонстрировать, что, реализуя кадровую политику партии, действует методично, последовательно и, самое главное, без резких телодвижений, вплотную занялся Центральным управлением распространения и экспедирования печати («Союзпечать»), отвечавшим за доставку населению СССР 4638 центральных и местных газет суммарным тиражом 28,6 млн. экземпляров и 436 журналов общим количеством 8,6 млн. экземпляров37. В ходе проверки выяснилось, что из 18 начальников и заместителей начальников отделов и центральных контор столь важного ведомства 10 оказались евреями. Отвечать за это пришлось начальнику «Союзпечати» Ф. Б. Рамзину, который за «непринятие мер к укреплению центрального аппарата квалифицированными и политически проверенными кадрами» 10 ноября был снят со своего поста решением Политбюро 38.

Прошла чистка и в главном информационном центре страны - Телеграфном агентстве Советского Союза. Еще в конце 1948 г. оттуда

228

был уволен «по сокращению штатов» известный фотокорреспондент Е. А. Халдей, запечатлевший для потомков водружение знамени Победы над поверженным рейхстагом в Берлине и основные моменты исторической Потсдамской мирной конференции и Нюрнбергского процесса над главными нацистскими преступниками. В январе 1950 г. Халдей, уже 18 месяцев как тщетно пытавшийся подыскать работу по специальности, обратился к Суслову. Однако и на сей раз последовал отказ, поскольку секретарю ЦК доложили, что Халдей не может быть «использован на работе в печати, поскольку уволен по рекомендации органов госбезопасности». Причем официально просителю разъяснили, что «ему никто не запрещал работать в печати и продолжить деятельность фотографа...»39.

И все же можно считать, что Халдею повезло. Ряду сотрудников агентства (Г. М. Эмдину, С. П. Кантеру и др.), работавшим в редакции информации для заграницы, пришлось столкнуться с еще более тяжкими испытаниями: в 1948-1949 гг. их не только уволили со службы, но и арестовали. Изгнание евреев из ТАСС приобрело массовый характер после того, как в декабре 1949 г. к Маленкову обратилась секретарь партбюро агентства А. К. Жегалова, которая раскритиковала ответственного руководителя ТАСС Н. Г. Пальгунова за непринятие «решительных мер для оздоровления аппарата». О кадровом «неблагополучии» в ТАСС свидетельствовали и поступившие в ЦК в январе 1950 г. данные, согласно которым из 323 сотрудников центрального аппарата агентства 73 были евреями. Организовав проверку, Агитпроп выявил в главной информационной службе страны «еврейскую националистическую группу», члены которой, как утверждалось, «систематически в разговорах между собой <...> с антисоветских позиций критикуют национальную политику ВКП(б) и Советского правительства, распространяют всевозможные клеветнические измышления о положении евреев в СССР». Попавшие под подозрение А. В. Любарский, А. М. Тейтельбаум, Л. О. Лемперт и др. тотчас были уволены. Всего в 1949-1950 гг. из ТАСС было отчислено 66 сотрудников, в основном евреев40.

Изгонявшиеся из СМИ и других информационных госструктур журналисты-евреи в поисках средств к существованию устраивались в общественных организациях: там кадровый контроль был до поры до времени слабее. Некоторые из них пытались зарабатывать на жизнь чтением популярных лекций по путевкам Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний. В 1949 г. на лекционной ниве подвизались, например, уволенные из Всесоюз

229

ного радиокомитета 3. С. Шейнис и Л. И. Элиович, бывший редактор отдела английской печати Совинформбюро Э. Г. Кутник и др. Однако с начала 1950 г. в ЦК стали поступать доносы на «безродных космополитов», «обогащающихся на лекциях». В результате уже через год только в одном московском областном отделении Всесоюзного общества оказались уволенными 98 лекторов, в основном евреи41.

Одним из ключевых звеньев в системе надзора за СМИ и литературным процессом считалось цензурное ведомство - Главлит, который тогдашний его начальник К. К. Омельченко с гордостью именовал «последней инстанцией государственного контроля на идеологическом фронте»42. Не удивительно, что в этом ведомстве, форсировавшем ужесточение цензуры, кадровое «укрепление» с антисемитской подоплекой проводилось особенно настойчиво. Еще в 1948-1949 гг. за связь с ЕАК МГБ арестовало старшего цензора Глав-лита Я. М. Пайкина и преподавателя семинара цензоров Мосгорлита С. С. Гольдентрихта. Однако массовый характер чистка приобрела после того, как в сентябре 1950 г. в ЦК обратился некий «Доброжелатель», сообщивший, что цензурное ведомство заполонили евреи «прямые» и «косвенные» (скрывавшие свою национальную принадлежность). Анонимщика особенно возмущало то, что «предводитель» первых, Додзин, продолжал оставаться заместителем секретаря парторганизации Главлита, хотя когда-то цензурировал материалы, отправлявшиеся за границу «националистами» из ЕАК. Доносчик провокационно вопрошал: «Уж не является ли Главлит замаскированным филиалом Антифашистского еврейского комитета - окопавшегося шпионского гнезда предателей родины?»43.

Вскоре в Главлит прибыла комиссия Агитпропа, которая выявила, что начальник отдела иностранной литературы Главлита Добросель-ская - близкая знакомая арестованного госбезопасностью редактора «Московских новостей» М. М. Бородина, а руководитель группы по цензурированию англо-американской литературы Болеславс-кий - бывший член американской социалистической партии - без предварительной цензуры передавал в ЕАК поступавшие из-за рубежа «контрреволюционные материалы» и «еврейскую сионистскую литературу». Еще более подозрительным показалось комиссии то, что заместитель начальника Главлита П. С. Балашов работал ранее в Совинформбюро (зав. отделом США), и считался там правой рукой Лозовского. Бывшим подчиненным последнего оказался и старший цензор Эпштейн (арестован в 1950 г. как «троцкист»), осуществлявший контроль над печатной продукцией ВПШ. Омельченко обязали уволить этих и других сотрудников, «не внушавших политического

230

доверия». Излишне уточнять, что среди таковых оказались главным образом евреи44. Подверглась чистке и периферийная структура Главлита. 29 июля 1950 г. ЦК КП(б) Белоруссии снял с должности начальника республиканского Главлита Ф. И. Дадиомову, на которую возложил ответственность за то, что в библиотеках Минска не изъяли (по недосмотру?) книги Бергельсона, Маркиша, Фефера, Н. М. Голодеда, Н. Ф. Гикало, других «врагов народа». Кроме того, в ЦК донесли, что накануне прошедших несколькими месяцами ранее выборов в Верховный Совет СССР Дадиомова публично возмущалась отсутствием евреев среди кандидатов от Белоруссии, объясняя это антисемитскими настроениями в руководстве республики45.

Из двух «господ» Главлита - МГБ, надзиравшего за неразглашением в СМИ, книгах и брошюрах государственных и военных тайн, и ЦК ВКП(б), осуществлявшего идеологический контроль, - последний внес наибольший вклад в его кадровую перетряску. Причиной тому стало недовольство партийной верхушки нерасторопностью и перестраховкой, выказывавшейся цензурной бюрократией при работе с идеологическими материалами, что, впрочем, было вполне закономерным. Ведь в данном случае отсутствовали четкие и однозначные критерии, и, действуя на свой страх и риск (разрешая публикацию или запрещая), цензоры легко могли «подставиться». К тому же, ЦК осаждало немало охотников уличить чиновников Главлита в недостатке политической бдительности. В августе 1952 г. в Агитпроп от ССП обратился Фадеев, сетовавший на то, что в театрах, особенно на эстраде, широко исполнялись произведения 13 репрессированных авторов (Шейнина, Маклярского, Э. И. Рознера и др.). В этом «безобразии» он обвинил Главлит, Комитет по делам искусств, а также Управление по охране авторских прав, которое продолжало выплачивать гонорары родственникам арестованных за «контрреволюционную деятельность»46.

Поскольку подобные упреки в Агитпропе воспринимались как косвенная критика за недосмотр в подведомственной сфере, там, страхуясь от гнева вождя, был взят курс на максимальное ужесточение цензуры, причем повсюду - в издательствах, на радио, в театрах и т. д., что зачастую выражалось в наложении абсурдных запретов.

Аналогичные преследования ИБП имели место и в других областях идеологической сферы, - в литературе, искусстве, образовании, гуманитарной науке, как, впрочем, и там, где жизнедеятельность общества была связана с научно-техническим прогрессом, строительством, промышленным производством. По сути, эти гонения были повсеместными, притом, что наиболее драматически они проявились в промышленности.

231

Репрессии в промышленности: «дела» ЗИС и КМК

События, развернувшиеся в 1950 г. на Московском автомобильном заводе им. Сталина и ознаменовавшиеся кровавой расправой над ни в чем неповинными людьми, стали кульминацией антиеврейской чистки в промышленности. Вряд ли кто-либо по окончании войны мог предвосхитить эту трагедию, которую в то время ничто не предвещало. Тогда на родное предприятие возвратились полные оптимизма фронтовики, занявшие привычные рабочие места на конвейере и у станков. Но, видимо, уже тогда был запущен механизм процесса с запрограммированным кровавым финалом. Симптоматично, что в победном 1945-м общественно-культурная жизнь евреев на ЗИСе заметно активизировалась. Часть из них, наиболее спаянная на национальной почве, увлекшись культурой своего народа, регулярно бывала в театре Михоэлса, а когда тот погиб, делегировала на его похороны своих представителей. В мае 1948 г. М. Лейкман, Б. Симкин, другие рабочие и инженеры ЗИСа направили ЕАК приветственную телеграмму по случаю образования Израиля.

Душой такого рода активности был А. Ф. Эйдинов (Вышед-ский), помощник директора завода И. А. Лихачева, имевший с ним довольно доверительные отношения. Они даже вместе отдыхали. Летом 1946 г. их обоих привечал на одной из правительственных дач в Крыму Хрущев. Будучи тогда первым секретарем ЦК КП(б) Украины, разве мог он себе представить, что вскоре судьба, но уже в силу весьма печальных обстоятельств, вновь сведет его с этими людьми - директором столичного автозавода и его помощником -«щупленьким, худеньким евреем»47.

Произошло это после того, как в декабре 1949 г. Сталин назначил Хрущева секретарем ЦК и первым секретарем Московского комитета ВКП(б). То ли по собственной инициативе, то ли повинуясь указанию свыше (что вернее), но в феврале 1950-го Хрущев во главе специально созданной комиссии нагрянул на ЗИС. Через несколько дней он доложил Сталину о серьезном неблагополучии, возникшем на предприятии в связи с активной деятельностью «еврейских националистов», и предложил «с целью оздоровления обстановки» предпринять срочные меры. В ответ Хрущев получил указание допросить Лихачева вместе с Маленковым и Берией. Так что, когда директора завода доставили в Кремль, в зале заседаний бюро Совета министров СССР его уже ждала «тройка» высокопоставленных «дознавателей». Они обвинили его в утрате бдительности, покровительстве евреям, устройстве их на руководящие должности, что, как утверждалось, и дало возможность

232

его ближайшему помощнику Эйдинову «сколотить» на предприятии антисоветскую еврейскую вредительскую группу. От Лихачева потребовали также объяснений по поводу визита в 1946 г. на завод американского посла У. Б. Смита, который, осмотрев недавно запущенный в производство правительственный лимузин «ЗИС-110», подарил директору авторучку и пригласил к себе в посольство, обещав показать «кадиллак» нового образца.

У ошарашенного такими инвективами Лихачева случился сердечный приступ, и он упал в обморок. Окатив водой и приведя в чувство, его отправили домой. Когда о произошедшем доложили Сталину, тот счел, что утративший его доверие хозяйственник получил надлежащий урок и ограничился тем, что сместил его с директорского поста. Виновным Лихачева сочли, видимо, только в том, что, впав в беспечность и ротозейство, он невольно подпал под влияние «сионистов», которые им манипулировали. Если бы его подозревали в более серьезных прегрешениях, то, конечно, не назначили бы в июне 1950 г. руководителем одного из маломощных авиазаводов в Москве. В принятом 5 мая 1950 г. специальном постановлении Политбюро отмечалось, что на ЗИС «проникла большая группа враждебных элементов»48.

Тем временем в МГБ уже несколько месяцев трудились над фабрикацией «дела ЗИСа», ставшего очередной - после разгрома ЕАК -атакой на «еврейский национализм». Исходным пунктом этой мистификации стало «признание» Фефера, который в сентябре 1949 г. показал на допросе: «Писатель Персов <...> создал ряд очерков под названием "Евреи завода Сталина в Москве". Рассказывая в этих очерках о евреях, как об основной силе завода, Персов подробно описывал их работу, сообщая таким путем сведения и о самом заводе. Это был метод зашифровки материалов, который лег в основу при посылке нами (руководством ЕАК. - Г. К.) шпионских сведений в Америку». Арестованного еще в начале того же года еврейского литератора С. Д. Персова, заставили подтвердить фантастический вымысел Фефера об упомянутых очерках как шпионской криптограмме. Через Персова следователи «вышли» на Эйдинова, который в 1946 г. организовал посещение этим писателем-«еаковцем» ЗИСа и помог ему взять интервью у евреев - передовиков производства. Отрабатывая потом эту «агентурную цепочку», на Лубянке установили, что во время посещения завода послом У. Б. Смитом Эйдинов рассказал тому о технических возможностях правительственного «ЗИС-110», чего оказалось вполне достаточным для ареста. Произошло это 18 марта 1950 г., хотя еще весной 1949-го (после ареста Персова) Эйдинов уволился с ЗИСа. По сценарию МГБ ему отводилась «главная роль»

233

предводителя еврейских националистов на ЗИСе, ответственного за сбор «секретных сведений» для американцев49.

Для подкрепления версии о шпионах на ЗИСе в апреле 1950 г. арестовали и М. С. Айзенштадт (Железнову), журналистку, часто бывавшую на заводе и тесно сотрудничавшую с ЕАК. В обвинительном заключении по «делу ЗИСа» потом появится следующая формулировка: «Установлено, что еврейское националистическое подполье, действовавшее в СССР под прикрытием Еврейского антифашистского комитета, в своей вражеской работе стремилось найти поддержку националистов, свивших себе гнездо на Московском автомобильном заводе. Активные участники этого вражеского подполья Михоэлс, Персов, Айзенштадт, действуя по указаниям из Америки, посещали завод, завязывали нужные связи, использовали их в преступных целях»50.

Допрошенный в 1955 г. бывший помощник начальника СЧОВД К. А. Соколов рассказал, что сразу же после ареста Эйдинова Абакумов распорядился в буквальном смысле «выбить» из него показания о шпионской, вредительской и националистической деятельности. Поэтому в ходе первого допроса к Эйдинову применили «меры физического воздействия» (истязание резиновыми палками), что мотивировалось необходимостью как можно быстрее добиться от него «чистосердечного признания». Помимо Эйдинова, в течение нескольких месяцев арестовали десятки других работников завода, в том числе инспектора при директоре М. М. Кляцкина, начальника управления капстроительства Г. Э. Шмаглита, начальника производства П. М. Мостославского, начальника отдела труда и зарплаты В. М. Лисовича, начальника производственно-диспетчерского отдела А. И. Шмидта, известного автоконструктора Г. А. Сонкина, заместителя главного металлурга М. А. Когана, главного конструктора Б. М. Фиттермана, директора комбината питания Б. Ю. Персина, начальника медсанчасти Д. Я. Самородницкого и других «еврейских националистов». Только непосредственно на заводе, не считая вспомогательных непроизводственных подразделений (медсанчасть, клуб и т. д.), взяли под стражу 48 человек, в том числе 42 еврея. Некоторых из них, в частности, Кляцкина, Лисовича, Шмаглита, как и Эйдинова, подвергли пыткам51.

Наряду с политическими преступлениями подследственным инкриминировалась уголовная «вредительско-подрывная работа»: умышленное занижение производственных планов, выпуск дефектных автомашин, строительство за счет средств завода личных дач, расхищение продуктов, предназначенных для питания рабочих и т. д.

234

Эйдинова, кроме того, обвинили в организации в своем служебном кабинете антисоветских сборищ, на которых критиковалась политика партии и советского государства. В качестве подтверждения следствие ссылалось на зафиксированные информатором высказывания Е. А. Соколовской, работавшей до ареста главным ревизором завода и однажды заявившей: «Советским евреям не нужен маленький неблагоустроенный Биробиджан. Это унизительно для еврейского народа. Нужно создать союзную еврейскую республику в Крыму или на территории бывшей республики немцев Поволжья».

В ноябре 1950 г. «дело ЗИС», по которому проходил 41 обвиняемый, было рассмотрено на закрытом заседании военной коллегии Верховного суда СССР. Председательствовал генерал-майор юстиции И. О. Матулевич. Эйдинову и десяти его соузникам - Мостос-лавскому, Лисовичу, Персину, Кляцкину, Самородницкому, Шмидту, И. М. Блюмкину, А. 3. Финкелыптейну, Э. Л. Лившицу, Л. С. Беленькой (двое последних - руководители главснаба Минавтотракторпро-ма) были вынесены смертные приговоры. Остальным определили максимальные сроки заключения в лагерях и тюрьмах. Фиттерману, например, предстояло провести предстоящие 25 лет в особом лагере МВД СССР. Эйдинова расстреляли 23 ноября 1950 г. Не избежала наказания и его русская жена, Р. Г. Филиппова, которую, попеняв на то, что «связалась с жидом», выслали на пять лет в Казахстан52.

В один день с Эйдиновым казнили Айзенштадт (Железнову), Персова, а также главного редактора ЕАК Н. Я. Левина, которого обвинили в том, что именно он дал указания Персову собирать информацию об автозаводе и переправлять ее в США. Хотя формально эти трое проходили по другим делам, но фактически они стали жертвами «дела ЗИСа», которое, таким образом, по количеству загубленных человеческих жизней (14 казненных) превосходило «дело ЕАК». Реп-рессированныее зисовцы были реабилитированы 1 октября 1955 г., выжившие в лагерях обрели свободу53.

Помимо ЗИСа, волна антиеврейских преследований прокатилась и по другим автомобилестроительным предприятиям (Ярославский автозавод и пр.), а также захлестнула центральный аппарат отраслевого министерства автотракторной промышленности.

Третьей по очередности и по количеству жертв после «дел» ЗИСа и ЕАК чисткой с антисемитским подтекстом была расправа с членами «националистической сионистской организации», «вскрытой» на Кузнецком металлургическом комбинате (КМК) в Сталинске (с 1961 г. - Новокузнецк Кемеровской области). Благодаря данным из выявленных в последнее время архивных документов вырисовы

235

вается следующая фабула этого дела. Его истоки датируется 1942-1943 гг., когда евреи из западных областей Украины, Белоруссии, Прибалтики (главным образом беженцы из Польши), вынужденные искать спасения от нацистского нашествия на востоке страны, в городе Сталинске создали еврейскую религиозную общину. И хотя та в силу ряда причин (отсутствие аттестованного в законном порядке раввина и средств на аренду специального молельного помещения) не была официально зарегистрирована, местные власти, с самого начала знавшие о ее существовании, до поры до времени не видели в этом никакого криминала. После репатриации в 1945-1946 гг. польских евреев и реэвакуации их советских соплеменников из европейской части СССР, синагога в Сталинске, даже лишившись значительной части верующих и прежних руководителей, все же продолжала действовать. В 1948 г. от имени более чем 70 членов Сталинской еврейской общины в Москву была направлена специальная делегация, чтобы приветствовать первого израильского посланника Г. Меир54.

Однако разгром ЕАК, аресты его активистов, репрессии против так называемых еврейских буржуазных националистов - все это сказалось и на провинции, ситуация там резко обострилась. Уловив, что любая неформальная еврейская национальная активность квалифицируется центром как потенциальное политическое преступление, кемеровское начальство осознало, что ему могут грозить серьезные неприятности, если оно и дальше будет «попустительствовать» деятельности нелегальной синагоги. Поэтому в конце 1949 г. Молотовский райисполком Сталинска распорядился ее закрыть, а региональные партийные органы предприняли по этому вопросу детальное расследование. В результате выяснилось, что работавшие на КМК и состоявшие в партии руководители-евреи через жен и других родственников передавали неофициально действовавшей синагоге денежные пожертвования. Собранные таким образом средства шли на вспомоществование нуждавшимся евреям, в первую очередь тем, кто отбывал в данной местности ссылку или чьи родственники находились в лагерях и тюрьмах. Кроме того, были «вскрыты» факты, интерпретировавшиеся как хозяйственные злоупотребления и махинации этих благотворителей, а также как кадровое «засорение» ими предприятия не чистыми на руку родственниками и знакомыми55. Подобные обвинения евреев в жульничестве, кумовстве и непотизме в те годы были весьма распространенными.

Среди проверяющих наибольшую активность проявил секретарь партколлегии при Кемеровском обкоме С. В. Носов, первым усмотревший в обычном, если не сказать банальном для того времени фак

236

те как отсутствие госрегистрации у религиозного объединения признаки политического преступления. Именно он 25 февраля 1950 г. сообщил первому секретарю Кемеровского обкома партии Е. Ф. Ко-лышеву, что «под вывеской синагоги <...> скрывается контрреволюционная еврейская националистическая организация». Тот сразу же направил эту информацию в областное управление МГБ в качестве обоснования для проведения «оперативных мероприятий на предмет выявления шпионских связей». Уже 1 марта начальник УМГБ Н. Ф. Илясов отчитался перед Колышевым спецсообщением о первых результатах предпринятого разбирательства56.

Однако сам партийный руководитель области не спешил сигнализировать о случившемся в Москву, а попытался замять скандал собственными силами. Поэтому, не предпринимая каких-либо конкретных действий, он ограничился рекомендацией продолжить начатое расследование. В том же духе действовал и Сталинский горком, который исключил из партии «провинившихся» руководителей КМК только после сильного нажима сверху. Во всем этом Носов, являвшийся представителем центра по линии КПК, а значит и соглядатаем за местными властями, усмотрел попытку спустить на тормозах расследование «чрезвычайной государственной важности». Вот почему он пожаловался Шкирятову, своему непосредственному начальнику в Москве, что по вине Кемеровского обкома и конкретно Колыше-ва «разоблачение вражеской организации (синагоги в Сталинске. -Г. К.) ведется исключительно медленно»57.

«Либерализм» партийного руководства Кемеровской области не укрылся и от отдела партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК ВКП(б), курировавшего партийные органы на местах. 18 августа 1950 г. его инструктор М. Якубович сообщил Маленкову о том, что вопросу о нелегальной синагоге в Сталинске Кемеровский обком «до сего времени не придал политического значения <...> и не принял необходимых мер». Тогда же заведующий этим отделом Г. П. Громов позвонил Колышеву и упрекнул в том, что тот «неправильно тянет» с рассмотрением вопроса о засоренности руководящих кадров на КМК58. Увидев, что дело приняло серьезный оборот, и Москва в любом случае добьется доведения его до логического конца, Колы-шев, дабы избежать жерновов репрессивной машины, вынужден был покориться ее алгоритму. 19 сентября он собрал бюро обкома, на котором утвердил постановление «О недостатках и ошибках в подборе и расстановке руководящих кадров на Кузнецком металлургическом комбинате». В нем директору комбината Р. В. Белану за притупление политической бдительности был объявлен строгий выговор. Взыска

237

ние получил и его заместитель по кадрам П. М. Негай. Но самое серьезное наказание понес заместитель директора по коммерческой части Я. Г. Минц, сначала изгнанный с работы, потом из партии и, наконец, объявленный одним из «главарей» группы националистов и вредителей, «орудовавших» на предприятии.

23 сентября Колышев обстоятельно отчитался перед Маленковым, особо упомянув, что бюро Кемеровского обкома «приняло к сведению заявление начальника областного управления МГБ т. Илясова о том, что органами государственной безопасности приняты меры к ликвидации нелегальной еврейской синагоги и пресечению ее националистической деятельности»59. Казалось, отрапортовав Москве, кемеровское начальство могло бы перевести дух, надеясь, что тем самым закрыло чреватое серьезными неприятностями дело. Однако самое неприятное было еще впереди. В конце сентября корреспондент «Правды» по Кемеровской области А. Нижегородов переслал секретарю ЦК Суслову письмо работников КМК В. Бредникова и Г. Ермолаева, жаловавшихся на заводское руководство, стоявшее, как они полагали, «на грани предательства», и требовавших от ЦК проведения «решительной чистки» на КМК60.

Вовлечение в скандальное разбирательство еще одного (помимо Маленкова) секретаря ЦК серьезно усугубило ситуацию. Приказав Колышеву немедленно прибыть в Москву, Суслов встретил его в ЦК жестким требованием: «Дайте объяснение <...> почему вы просмотрели сионистскую организацию в Сталинске на Кузнецком комбинате?» Тем самым был поставлен крест на карьере кемеровского партийного лидера. 2 марта 1951 г. постановлением ЦК ВКП(б) «О работе кемеровского обкома ВКП(б)» он, как «не обеспечивший руководство», был смещен с поста первого секретаря61.

После того как центр сломил скрытое сопротивление регионального руководства, репрессивная машина заработала в полную силу. В течение сентября - декабря 1950 г. с КМК было изгнано 35 руководящих работников, имевших связь с нелегальной синагогой. Кроме того, еще семь: упомянутый Минц, главный прокатчик С. А. Либерман, начальники отделов С. 3. Аршавский (финансового), Г. Ш. Зельцер (планового), А. Я. Дехтярь (технического контроля), начальник сортопрокатного цеха 3. X. Эпштейн, заместитель начальника производственного отдела С. А. Лещинер, а также И. Б. Рапопорт (хозяин квартиры, где устраивались религиозные собрания) - были арестованы. Их этапировали в Москву и передали в распоряжение СЧОВД МГБ СССР. К разряду «особо важных» это дело причислили, видимо, потому, что в нем, как и в делах ЕАК

238

и ЗИС, был обнаружен «американский след»: в 1945 г. на КМК побывал советник американского посольства и весьма влиятельный впоследствии политик Дж. Кеннан, который осенью 1952 г., будучи послом, был объявлен советским правительством персоной поп grata. Кроме того, Минц, Либерман и Лещинер в 1946 г. встречались в Кемерово с представителями ЕАК и «передали им ряд секретных сведений о производственной мощности комбината, которые впоследствии были переправлены в США»62.

В апреле 1952 г. министр госбезопасности Игнатьев доложил Сталину о завершении следствия по «делу КМК». В подготовленном обвинительном заключении арестованным инкриминировались шпионаж в пользу американцев, националистическая деятельность, вредительство (выпуск бракованного проката и т. п.), антисоветская агитация, связь с нелегальной синагогой, «служившей центром, объединявшим националистов»63.

Согласовав со Сталиным меру наказания для каждого подследственного, начальник СЧОВД Рюмин в начале мая передал дело в Верховный суд СССР, которому предстояло лишь «проштамповать» заранее известный приговор. Однако репрессивно-бюрократическая машина неожиданно дала сбой. По настоянию председателя военной коллегии Чепцова, который обвинил МГБ в неудовлетворительном ведении следствия, в частности, в слабости доказательной базы в обвинительном заключении, судебный процесс, едва начавшись, был приостановлен. Руководство Верховного суда обратилось к Сталину с просьбой возвратить дело на доследование64. И вождь, видимо, решивший поглубже разобраться в «преступной деятельности еврейских националистов» на КМК, неожиданно поступившись своим прежним одобрением итогов следствия, принял сторону руководства Верховного суда СССР. А тот, ободренный такой поддержкой, пошел еще дальше, решив таким же манером «торпедировать» и начавшийся вскоре процесс по «делу ЕАК». 15 мая 1952 г. тот также был приостановлен. Причем, принявший такое решение Чепцов, снова прибег к уже «сработавшей» однажды мотивации: сослался на грубые недоработки предварительного следствия. Скорей всего, за ним стоял Берия, интриговавший против верхушки госбезопасности в лице Рюмина и стремившийся дискредитировать того в глазах Сталина. Однако генсек пока что доверял своему скандальному выдвиженцу, в котором разочаруется только в ноябре 1952 г. Вот почему, решая дальнейшую судьбу «дела ЕАК», политически более важного, чем «дело КМК», Сталин, поддержал Рюмина, и 22 мая Чепцов вынужден был возобновить суд по «делу ЕАК».

239

Как уже отмечалось, этот процесс завершился в августе 1952 г. казнью тринадцати невинно осужденных. Рюмин мог торжествовать, будучи уверенным, что теперь ничто не помешает ему добиться аналогичного результата и в «деле КМК». 18 сентября 1952 г. оно вновь было рассмотрено военной коллегией, на сей раз на заседании под председательством генерал-майора юстиции И. М. Зарянова, участвовавшего в вынесении смертных приговоров С. А. Лозовскому, П. Д. Маркишу, Б. А. Шимелиовичу и другим членам ЕАК. Суд продлился всего несколько часов, решив судьбы обвиняемых в точном соответствии с мерами наказания, санкционированными Сталиным еще в апреле 1952 г. В тот же день (18 сентября) Дехтяря, Лещинера, Либермана и Минца не только приговорили к смерти, но и расстреляли, лишив даже законного права на обжалование столь сурового судебного решения. Их «подельники» Аршавский, Зель-цер и Эпштейн получили 25-летние лагерные сроки, а еще один обвиняемый Раппопорт - 10-летний. Такова была развязка трагедии, видимо, последней в цепи замешанных на крови тайных расправ сталинского режима над так называемыми еврейскими националистами. Ее эпилогом стала полная реабилитация в мае 1957 г. всех осужденных по этому делу65.

«Дело врачей» - венец деградации сталинизма

Это дело вошло в историю не только как одна из многочисленных преступных провокаций Сталина, но и как символ саморазоблачительной агонии созданного им диктаторского режима. Уже обреченный и стоящий, как и его творец, на краю могилы, он предпринимал все менее адекватные политико-социальной реальности шаги, пускаясь во имя самостимулирования во все более опасные авантюры, рискуя взорвать общество изнутри. Это был апогей тотальной послевоенной чистки, которая имела значительный антиинтеллектуальный и антиеврейский крен и которую неожиданно умершему диктатору, к счастью, не удалось довести до конца.

Именно эта кадровая лихорадка, поразившая начиная с 1949 г. практически все медицинские учреждения страны, - лечебные, научные, образовательные, управленческие (от Лечебно-санитарного управления Кремля, Минздрава СССР и АМН СССР до провинциальных больниц, амбулаторий, поликлиник и аптек) - и породила «дело врачей». Развиваясь по принципу «домино», наибольший размах стихия чистки приобрела в крупнейшем столичном учебном

240

и научно-исследовательском центре здравоохранения - 2-м Московском медицинском институте им. Сталина. С начала 1949 г. из него были изгнаны академик Л. С. Штерн, профессора Э. М. Гельштейн, И. И. Фейгель, А. М. Гринштейн, А. М. Геселевич. Не избежал этой участи и заведующий одной из кафедр этого института профессор Я. Г. Этингер, которому суждено было стать невольным инициатором и первой жертвой будущего «дела». Осенью 1949 г. его уволили под надуманным предлогом. Тогда же от консультаций профессора-терапевта отказалась пользовавшая высшую советскую партийно-государственную номенклатуру Кремлевская больница. Впоследствии именно эта его причастность к лечению руководства страны и послужит исходным пунктом и формальным поводом для фабрикации «дела» в МГБ.

В поле зрения госбезопасности Этингер находился начиная с 1944 г. Он регулярно наведывался в ЕАК, знакомился там с иностранными еврейскими изданиями, в том числе и лондонской «Jewish Chronicle». Тогда же он выступил в поддержку проекта создания еврейской республики в Крыму. Однако вплотную разрабатывать Этингера органы госбезопасности начали разрабатывать уже после того, как на него был получен компромат от арестованного Фефера. На допросе 22 апреля 1949 г. тот назвал профессора в числе предводителей группы буржуазных еврейских националистов, «окопавшихся» в советской медицине: «...его (Этингера. — Г. К.) националистические взгляды полностью разделяли профессор 2-го Московского медицинского института А. Б. Топчан, руководитель клиники лечебного питания М. И. Певзнер, главный терапевт Советской Армии М. С. Вовси <...> Этингер весьма недоволен тем, что Советский Союз не оказывает помощи государству Израиль, и обвинял советское правительство в том, что оно ведет якобы враждебную политику в отношении евреев. Он говорил: "Мои друзья (имея в виду Збарского, Певзнера и других лиц, мною названных выше) просто удивлены этим невозможным положением. Евреи всего мира помогают воинам Израиля <...> а мы лишены этой возможности. Если Советское правительство не хочет помогать израильским евреям, пусть оно разрешит нам это сделать..."»66.

Чтобы эти показания выглядели более весомыми, их следовало подкрепить дополнительным компроматом, добыть который оказалось делом несложным. Будучи человеком общительным, Этингер регулярно ловивший политические радиопередачи западных радиостанций, любил потом обсудить услышанное с родственниками и знакомыми, не соблюдая при этом жизненно важных для того вре

241

мени мер предосторожности. Этим не преминули воспользоваться оперативники 2-го главного управления МГБ, установившие в квартире Этингера скрытые подслушивающие устройства. Очень скоро им удалось записать одну из его бесед с приемным сыном Я. Я. Этин-гером (Ситерманом), студентом МГУ. Их весьма откровенный обмен мнениями изобиловал высказываниями, обличавшими советское руководство. Несколько позднее Абакумов доложил Сталину и об «антисоветских разговорах» Этингера с профессором Б. И. Збарс-ким67. Вопрос об аресте Этингера руководство МГБ ставило перед Кремлем неоднократно, начиная с ноября 1949-го. Однако добиться своего Абакумову удалось только в ноябре 1950 г., и, может быть, потому, что месяцем ранее взяли под стражу приемного сына профессора Якова, от которого потребовали соответствующих «признаний». В отсутствие Сталина (был на отдыхе в Сочи) санкцию на арест Этингера дал Н. А. Булганин. 18 ноября доставленному на Лубянку профессору предъявили обвинение в «клеветнических измышлениях» в адрес Щербакова и Маленкова, которых тот - по оперативным данным - считал главными вдохновителями и организаторами политики государственного антисемитизма в стране. 16 июля 1951 г. арестовали и жену Я. Г. Этингера, Р. К. Викторову, заставив «сознаться» в том, что ее муж и сын регулярно слушали и обсуждали антисоветские радиопередачи Би-би-си и Голоса Америки68.

Первоначально на следствии вопрос о «вредительском лечении» советских руководителей не возникал. Этингеру инкриминировали лишь «буржуазный национализм», который тот решительно отрицал, настаивая на обоснованности и правомерности своих, с точки зрения госбезопасности, «преступных», разговоров о притеснении евреев в СССР. 5 января 1951 г. не желавшего «сотрудничать» профессора перевели в Лефортовскую тюрьму, поместив в сырую камеру, куда к тому же нагнетался холод. Эта пытка должна была заставить «заговорить» престарелого и больного профессора. И ведшему дело подполковнику СЧОВД Рюмину это удалось. Получив «нужные» показания, Рюмин первым делом составил на их основе список «единомышленников Этингера, еврейских националистов, высказывающих недовольство советской властью и распространяющих клевету на национальную политику ВКП(б) и Советского государства», включавший заведующего кафедрой медицинской химии 1-го ММИ профессора Збар-ского, профессора Центрального института усовершенствования врачей (ЦИУВ) Вовси, заведующего кафедрой хирургии 2-го ММИ В. С. Левита и других видных медиков еврейского происхождения. Всех их изгнали с работы, а некоторых потом арестовали69.

242

Однако вскоре (2 марта) Этингер, не выдержав следственного прессинга, внезапно скончался, как было сказано в акте о смерти, от «паралича сердца». К этому времени Рюмин по собственной инициативе успел выжать из своего подследственного и «признание» в том, что его заведомо неверное, «вредительское» лечение способствовало в 1945 г. смерти секретаря ЦК Щербакова. Эта версия выглядела настолько вздорной и надуманной, что Абакумов с самого начала решительно отверг ее, предчувствуя, какие непредсказуемые последствия она способна вызвать, узнай о ней болезненно подозрительный Сталин.

Будучи человеком малообразованным и от природы прямолинейным, шеф госбезопасности опасался авантюрных ходов, предпочитая иметь дело с предельно упрощенными, пусть и грубо сколоченными схемами. Зная, что Сталин определил буржуазный национализм как злейшего врага Советского государства, Абакумов считал, что в качестве руководителя «вооруженного отряда партии» он должен прежде всего безжалостно бороться с действительными и потенциальными националистами, будь то, к примеру, вооруженные отряды украинских националистов или идишистская элита. Но он не уловил того нюанса, что Сталин, да и частично аппарат ЦК объявили тайную войну не только евреям - приверженцам национальной идеи, но и связанным с ними узами общей этничности ассимилянтам-интеллек-туалам. Причем, как показала кампания борьбы с космополитизмом 1949 г., эта связь устанавливалась властями порой совершенно произвольно и умозрительно.

В отличие от Абакумова, Рюмин - сам очевидный антисемит, причем вульгарного пошиба - был более изощрен в этих тонкостях настроений в верхах. Как было сказано, 2 июля 1951 г. он направил Сталину письмо, в котором обвинил Абакумова среди прочего в том, что тот, дабы похерить «факты вредительского лечениия» Щербакова, наложил запрет на расследование и распорядился поместить Этингера в камеру Лефортовской тюрьмы с «более суровым режимом» Он якобы умышленно довел Этингера до смерти, с тем, чтобы его «террористическая деятельность осталась нерасследованной»70.

Как известно, Абакумова после этого сместили, а принятым 11 июля постановлением Политбюро «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности» следствие по «делу о террористической деятельности Этингера» было возобновлено. Новый руководитель госбезопасности Игнатьев, посредственный и слабохарактерный чиновник, который, по словам Судоплато-ва, «совершенно не подходил для порученной им работы», сразу же

243

после смерти Сталина, заявил, что тот при назначении его на должность министра потребовал принятия «решительных мер по вскрытию группы врачей-террористов, в существовании которой он давно убежден»71.

Именно с этого момента стали обозначаться контуры той грубой мистификации, о которой потом советская пропаганда поведает миру как о глобальном заговоре западных спецслужб, стремившихся посредством врачебного террора вывести из строя руководителей СССР. Устранение Абакумова и последовавшее назначение Рюмина начальником СЧОВД, а также заместителем министра госбезопасности (в октябре 1951 г.)* и стало для последнего карт-бланшем свыше на реализацию выдвинутой им инициативы (так удачно для него совпавшей с социальным заказом сталинского руководства) по переследствию дела Этингера по версии о вредительском лечении Щербакова. Теперь Рюмину, получившему регулярный доступ к Сталину, необходимо было представить тому «доказательства» злонамеренных козней кремлевских врачей. Для этого в МГБ была создана специальная следственная группа, которая начала повальную проверку всего медицинского персонала, когда-либо работавшего в Лечебно-санитарном управлении Кремля (ЛСУК). Тщательным образом были изучены поднятые из архива данные агентурных наблюдений, фонограммы тайного прослушивания в квартирах и служебных кабинетах врачей, истории болезней высокопоставленных пациентов. 1 сентября 1951 г. из пересыльного лагеря на Дальнем Востоке был возвращен в Москву ранее осужденный Я. Я. Этингер, от которого стали добиваться показаний, подтверждавших вовлеченность его приемного отца во «врачебный заговор».

К тому времени уже несколько месяцев проводились интенсивные допросы еще одного действующего лица этой тюремно-следс-твенной драмы - врача С. Е. Карпай, которую как скрытую террористку арестовали 16 июля 1951 г. Будучи до 1950 г. заведующей кабинетом функциональной диагностики Кремлевской больницы, она в 1944-1945 гг. инструментальными средствами контролировала сердечную деятельность Щербакова и Жданова. Несмотря на следственный прессинг, Карпай мужественно держалась на допросах, решительно отвергая обвинение во врачебном вредительстве.

* На этом назначении настоял Сталин, заявивший потом Игнатьеву, что он не доверяет старым сотрудникам МГБ, в отличие от которых Рюмин -«честный» коммунист и «прекрасный» человек - помогает ЦК раскрыть серьезные преступления в МГБ, и потому его необходимо поддержать и «слушать» (Брент Дж., Наумов В. П. Последнее дело Сталина. М., 2004. С. 123).

244

В течение нескольких месяцев, отказываясь подписывать сфальсифицированные «признания», эта сильная духом женщина затягивала следствие и тем самым отодвинула на более поздний срок аресты других врачей, что помогло им потом выжить. Однако такая стойкость дорого ей обошлась: пребывание в сырой и холодной камере обернулось хронической астмой, сведшей в могилу эту еще нестарую женщину спустя два года после освобождения.

Опасаясь, что Карпай может умереть в результате одного из приступов болезни (в чем вождь мог обвинить «ведущее свою игру» МГБ), Рюмин 2 апреля 1952 г. предложил Сталину, завершив следствие, «пропустить» подследственную через Особое совещание, назначив ей десятилетний тюремный срок. Согласившись поначалу с этим вариантом - при условии вынесения ей расстрельного приговора, -Сталин потом неожиданном передумал (видимо, заподозрив Рюмина в попытке развалить дело) и потребовал продолжить допросы72.

Но это мало что дало следствию. Карпай продолжала категорически отрицать как свою вину в смерти Щербакова, так и приписывавшееся ей намерение приблизить кончину другого покойного соратника Сталина - М. И. Калинина. Впрочем, Карпай сообщила, что когда в июне 1942 г. она предложила провести тщательное медицинское обследование «всесоюзного старосты» (тот жаловался на боли в кишечнике), профессор В. Н. Виноградов - главный терапевт ЛСУК - ограничился назначением клизмы, диеты и медикаментозного лечения73. Это показание Рюмин использовал как зацепку, чтобы проникнуть в самую сердцевину «заговора» придворных врачей. Ведь Виноградов был самым авторитетным и маститым «кремлевским лекарем» и лечил не только всех членов Политбюро, но и самого Сталина. Полным доверием вождя Виноградов пользовался вплоть до начала 1952 г. Согласно истории болезни Сталина, в последний раз профессор осмотрел его 19 января и, скорее всего, именно тогда, обнаружив значительное ухудшение здоровья у своего пациента (высокое артериальное давление, чреватое новым инсультом), порекомендовал для восстановления сил временно отказаться от активной деятельности. Ответной реакцией стал бурный приступ гнева: Сталин воспринял этот медицинский вердикт не только как свидетельство неспособности врачей и далее поддерживать его работоспособность, но и как замаскированную попытку враждебных сил отстранить его от верховной власти. После этого вождь не только отдалил от себя старого профессора, но и вообще стал избегать контактов с медиками, сделав на какое-то время исключение для профессора-отоларинголога Б. С. Преображенского, который пользовал его в связи с воспалившимся насморком вплоть до 17 апреля 1952 г.74

245

Предубежденность к лейб-медикам, которая прежде лишь изредка тревожила быстро деградировавшего диктатора, таким образом, превратилась в постоянный и неизбывный страх. Он не только разочаровался в возможностях современной медицины, в нем росла убежденность в том, что истинными виновниками его нездоровья являются врачи. В болезненном мозге Сталина родилась мысль о «заговоре врачей». Уверенный в том, что ему и на сей раз удалось первым распознать тайные козни врагов, диктатор собирался убедить в этом своих соратников и общество в целом с тем, чтобы потом железной рукой устранить опасность, стяжав как и прежде, лавры победителя. Это была последняя роль, которую он, несмотря на старость и обременявшие болезни, намеревался сыграть. Понимая, что в этой схватке время работает против него, Сталин торопил исполнителей своего замысла. Зимой 1952 г., вызвав Игнатьева, генсек в припадке подозрительности стал угрожать ему, говоря, что если тот «не вскроет террористов, американских агентов среди врачей, он будет там, где Абакумов». «Я не проситель у МГБ! - неистовствовал Сталин. - Я могу и потребовать, и в морду дать, если вами не будут выполняться мои требования <...> Мы вас разгоним, как баранов». После столь явных угроз машина следствия заработала на всех парах, тем более что 12 февраля 1952 г. Сталин провел через Политбюро постановление, обязывавшее Игнатьева «представить соображения о коренном улучшении работы следственного аппарата МГБ»75.

Тем же постановлением предусматривалось изъятие из Прокуратуры СССР дела Абакумова и передача его для дальнейшего следствия в МГБ. Рюмину, таким образом, предоставлялась возможность заполучить ключевое доказательство, «неопровержимо» подтверждавшее правильность его версии о преступном сговоре между врачами-«вре-дителями» и их покровителями из числа прежнего руководства МГБ. Уже 9 апреля Рюмину удалось «выдавить» из арестованного вместе с Абакумовым психологически сломленного М. Т. Лихачева (прежний заместитель начальника СЧОВД МГБ) следующее «признание»: «Будучи еврейским националистом, Этингер показал на допросе у Абакумова, что в силу ненависти к Щербакову задался целью сократить его жизнь <...> Этингер заявлял также, что при лечении Щербакова он применял увеличенную или уменьшенную дозировку лекарств и заведомо неправильно назначал время их приема больным...». Для того чтобы придать этим показаниям большую убедительность, 22 июля Рюмин организовал очную ставку Абакумова и Лихачева, на которой последний «припомнил» и другие детали следствия по делу Этингера, «смазанного» бывшим шефом госбезопасности76. Однако наиболее

246

веское подтверждение своей версии Рюмин надеялся получить в ходе проведения следственных медицинских экспертиз. Дело в том, что при желании правильность практически любого лечения можно так или иначе поставить под сомнение, особенно когда допускаются очевидные ошибки, чем, как оказалось, «грешили» и кремлевские врачи. Определив с помощью специально подобранных экспертов такие действительные, а иногда и мнимые изъяны в терапии, легко было преподнести их как результат «вредительского», «преступного» умысла. Подыскивая специалистов для этой цели, следствие вышло на кардиолога Кремлевской больницы Л. Ф. Тимашук (1898-1983), выступившую в качестве одного из главных свидетелей обвинения по «делу врачей». Более того, в общественном мнении за этой женщиной прочно закрепится репутация «зачинщика» этого дела. Своей позорной славой она во многом была «обязана» Хрущеву, заклеймившему ее сначала с трибуны XX съезде КПСС как «негласного сотрудника органов госбезопасности», единолично спровоцировавшего охоту на ведьм в белых халатах, а потом в мемуарах, где он облыжно обвинил эту женщину-врача «с нарушенной психикой» в оговоре своих коллег.

То, что эта примитивная, в духе сиюминутной политической целесообразности версия была далека от действительности, очевидно хотя бы потому, что в мае 1954 г. Хрущев сам заверял на одном из закрытых совещаний: «Заявление Тимашук использовали провокаторы. Она не виновата, написала заявление из чистых побуждений <...> Она хороший врач и хотела хорошего»78. Для того чтобы вникнуть в суть этой фразы, да и понять, почему Хрущев впоследствии так резко изменил свое мнение, необходимо, кроме уяснения стоявших за всем этим политических резонов, хотя бы в целом охарактеризовать личность Тимашук и, конечно, беспристрастно определить ее истинную роль в деле врачей.

Будущая «основная виновница» (по Хрущеву) несчастий, обрушившихся на элиту кремлевской медицины, происходила из семьи унтер-офицера, служившего в Брест-Литовске. После революции Тимашук получила высшее медицинское образование в Самаре и в Москве, а с 1926 г. работала врачом в Кремлевской больнице. В документах следствия ее имя впервые было упомянуто 24 июля 1952 г., то есть через год после начала «дела врачей». В тот день следователь В. Н. Гаркуша вызвал Тимашук на Лубянку, чтобы проконсультироваться по поводу медицинских материалов дела о «вредительском» лечении Щербакова. 11 августа ее снова пригласили туда же, и новый следователь И. И. Елисеев завел разговор о лечении А. А. Жданова, наверняка зная, что она как заведующая кабинетом электрокардиографии Кремлевс

247

кой больницы обследовала этого секретаря ЦК незадолго до его смерти. Вследствие постоянных стрессов, усугублявшихся пристрастием к алкоголю, главный идеолог партии страдал от тяжелого атеросклероза сосудов сердца. Болезнь стала резко прогрессировать с осени 1947 г. (тогда после очередного инфаркта он прошел неудачный курс лечения в Сочи) и обострилась летом 1948-го, после того как ему пришлось уступить пост второго секретаря ЦК Маленкову. Тяжело переживая свой карьерный крах, Жданов 13 июля отправился отдыхать на юг, но поскольку там стояла невыносимая жара, вскоре перебрался в среднюю полосу России в санаторий «Валдай». За лечебными процедурами и пешими прогулками проходили дни, и Жданов начал постепенно успокаиваться, что положительно сказалось на его самочувствии. Однако 24 июля ему позвонил заведующий ОПиА ЦК Шепилов (прежде протеже Жданова, а теперь, когда тому изменила фортуна, старался прибиться к лагерю победившего Маленкова), и между ними состоялась продолжительная беседа. По свидетельству медицинского персонала, разговор был явно неприятен Жданову: он, крайне разволновавшись, что-то громко кричал в трубку, а ночью у него случился тяжелый сердечный припадок. Однако прилетевшие 25 июля из Москвы профессора Кремлевской больницы В. Н. Виноградов, В. X. Василенко, П. И. Егоров и кардиолог Карпай, осмотрев пациента в присутствии лечащего врача Г. И. Майорова, констатировали, что у него был острый приступ сердечной астмы, но что теперь ему ничто не угрожает. После чего авторитетная комиссия отбыла восвояси, никак не скорректировав ранее назначенное лечение.

Следует особо отметить, что при Сталине, да и в последующие годы качество лечения высшей сановной бюрократии, входившей в так называемую особую группу медицинского обслуживания, было далеко не идеальным. Как ни парадоксально, но в ЛСУК, в котором концентрировались «сливки» отечественной медицины, врачебные ошибки не были редкостью. Положение усугублялось атмосферой всеобщей слежки и доносительства, характерной для «Кремлевки». На фоне царившей там чиновной иерархичности, корпоративности и круговой поруки сложилось положение, когда на попечении профессоров ЛСУК, и без того обремененных многочисленными должностями*, подчас находились десятки высокопоставленных пациентов.

* Скажем, Виноградов, будучи до 1951 г. главным терапевтом Кремлевской больницы, а потом штатным профессором-консультантом, одновременно заведовал кафедрой в 1-м ММИ, был главным редактором журнала «Терапевтический архив», заведующим электрографическим отделением Института терапии АМН СССР и занимал ряд других должностей.

248