7 Г.В.Костырченко Сталин против космополитов Власть и еврейская интеллигенция в СССР

И не удивительно, что в таких условиях лечение порой превращалось в свою противоположность. При этом, конечно, никто из врачей не преследовал «вредительских» целей, что, впрочем, не мешало Сталину - с его явно болезненным к концу жизни мировосприятием - чуть ли не в каждой врачебной ошибке усматривать коварный умысел и умышленное преступление. Со своей стороны, органы госбезопасности, не могли и потому и не пытались развеять подобные страхи «хозяина», более того, такие, как Рюмин, подстраиваясь под эти заблуждения, «подводили» под них специально фабриковавшиеся дела.

Вот такой фиктивный заговор и породила болезнь Жданова, в борьбе с которой номенклатурная медицина оказалась, на свое несчастье, не на высоте. Несмотря на тяжесть заболевания, требовавшего постоянного контроля, в течение трех недель, начиная с 7 августа, у секретаря ЦК не снимались электрокардиограммы. Врач Майоров, передоверив уход и лечение Жданова медицинской сестре, часами занимался рыбной ловлей. 27 августа Жданову опять стало плохо. На следующий день к нему на Валдай вновь прибыли Егоров, Виноградов и Василенко, захватившие с собой на сей раз вместо Карпай (находилась в отпуске) Тимашук. Сняв у Жданова электрокардиограмму и сопоставив ее с данными годичной давности, Тимашук выявила «свежий» «инфаркт миокарда в области передней стенки левого желудочка и межжелудочковой перегородки». Но профессора-консультанты сочли это мнение ошибочным и заставили ее переписать свое заключению в соответствии с ранее поставленным ими диагнозом: «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни». Однако утром 29 августа у Жданова, которому Егоров и Майоров разрешили вставать с постели, гулять в парке и смотреть кино, произошел сильный приступ с потерей сознания. Тогда Тимашук, страшась ответственности, которая грозила ей в случае смерти Жданова, заявила о правильности своего первоначального диагноза об инфаркте, потребовав соблюдения больным постельного режима. Одновременно она подготовила записку о своих разногласиях с руководством Лечсанупра, и, приложив кардиограмму больного, попросила майора А. М. Белова (личного охранника Жданова с 1935 г.) как можно быстрей доставить ее в ЦК ВКП(б) или в Кремль. Однако Белов обещал передать бумаги только непосредственному начальнику - руководителю главного управления охраны МГБ СССР Н. С. Власику, против чего Тимашук не стала возражать79.

Описанный эпизод свидетельствует о том, что Тимашук не имела оперативной связи с МГБ (в противном случае она по заранее установленному каналу могла бы выйти на своего «куратора» в этом

249

ведомстве) и, следовательно, не являлась агентом госбезопасности. Вместе с тем, не так давно из оперативных архивов бывшего МГБ СССР просочились сведения о том, что тайными информаторами этой спецслужбы в Кремлевской больнице были некто Юрина (псевдоним?), а также агенты «Львов», «Рентгенолог», «Владимир», «Хирург» и др. Правда, имеются сведения о том, что Тимашук 4 сентября 1948 г. направила «подробное письмо» о лечении Жданова некоему работнику МГБ С. Н. Суранову80. Однако такое обращение к прикомандированному к Кремлевской больнице сотруднику Лубянки, которое, заметим, последовало только после того как информация, направленная через Белова, не возымела действия (об этом ниже), не может свидетельствовать о систематическом, «договорном» сотрудничестве с «органами».

Уже в наши дни доктор медицины В. Б. Малкин, сам варившийся в соку номенклатурной медицины и хорошо знакомый с семейством Тимашук, свидетельствовал, что «Тимашук не была ни штатной, ни внештатной доносчицей МГБ» и всего лишь «добросовестно выполняла обязанности» врача. Израильский историк М. Р. Хейфец, специально изучавший эту деликатную проблему (в том числе и консультируясь с Малкиным), уточняет: «Связи с МГБ у Тимашук имелись, но имелись они у всех до единого "фигурантов" по знаменитому "делу врачей-убийц в белых халатах". Лечсанупр Кремля, в котором они работали, находился в реальном кадровом подчинении у МГБ СССР, а не у Министерства здравоохранения — врачи не могли не контактировать, а иногда и отчитываться перед реальными работодателями»81.

Впрочем, вопрос о возможном сотрудничестве Тимашук с госбезопасностью - второстепенный и не носит принципиального характера, поскольку не она манипулировала «органами», а кремлевское руководство, которое, используя структуру госбезопасности как инструмент реализации внутренней политики, распоряжалось судьбами всех граждан страны. Тут уместно будет упомянуть о секретаре ЦК А. А. Кузнецове, курировавшем МГБ и в свое время рекомендовавшем главного терапевта ленинградского военного округа Егорова на должность начальника Кремлевки*. Не поэтому ли охранник Белов перед тем как отправить в Москву заявление Тимашук дал ознакомиться с ним Егорову? Так же любезен с Егоровым был и Абакумов,

* Произошло это вскоре после того как, в 21 апреля 1947 г. Политбюро поручило Жданову «наблюдение» за Минздравом СССР (РГАСПИ. Ф. 17, Оп. 3. Д. 1064. Л. 42,44).

250

который, получив эту бумагу от Власика, перед вручением ее 30 августа Сталину уведомил об этом начальника Лечсанупра82.

На следующий день Жданов умер. А 1 сентября газеты и радио с «великим прискорбием» известили советский народ о смерти «верного ученика и соратника великого Сталина», последовавшей «от паралича болезненно измененного сердца при явлениях острого отека легких». Письмо же Тимашук тогда так и осталось без последствий. Подозрительный и обычно скорый на расправу Сталин на сей раз не стал проводить расследования, хотя на то были веские основания, а собственноручной резолюцией отправил письмо Тимашук «в архив»83.

Возможно, вождь счел информацию, исходившую от рядового врача, малоубедительной, тем более что она опровергалась маститыми кремлевскими медиками, которым он тогда доверял. Да и сам по себе застарелый хронический недуг Жданова не был секретом для Сталина, как известно, не любившего слабых и больных, и, может быть, поэтому незадолго до смерти старого соратника предавшего его опале. Вместе с тем, члены так называемой ленинградской группы (Кузнецов и др.), даже лишившись своего неформального лидера, использовали пока что сохранявшуюся в их руках немалую власть для того, чтобы настроить Сталина в пользу опекаемого ими руководства ЛСУК. То же можно сказать и в отношении главного охранника вождя Власика.

Находясь под таким надежным «прикрытием» и совершенно не догадываясь о том, какие страшные испытания им уготованы в будущем, руководители ЛСУК созвали 31 августа 1948 г. заочный консилиум с тем чтобы, опираясь на коллективное мнение таких светил кремлевской медицины, как В. Н. Виноградов, В. Ф. Зеленин, В. Е. Незлин, Я. Г. Этингер, А. М. Марков, дискредитировать диагноз «взбунтовавшейся» Тимашук. Как и следовало ожидать, сохраняя корпоративную солидарность, участники консилиума подтвердили правильность официальной квалификации течения болезни Жданова. Но по иронии судьбы в 16 час. 10 мин. пришло известие о смерти Жданова, после чего заседание пришлось срочно свернуть. Участвовавший в консилиуме Егоров, захватив патологоанатома Кремлевской больницы А. Н. Федорова, спешно вылетел на Валдай, где их встречал секретарь ЦК Кузнецов*. Прибыв на место, врачи (в присутствии последнего) произвели вскрытие умершего. Проводивший

* Инстинктивно почувствовав, что, потеряв влиятельного покровителя, необходимо сплотиться, в тот же день на Валдай прибыли также Н. А. Вознесенский и П. С. Попков.

251

его в неприспособленном помещении ванной комнаты, Федоров потом на следствии признал, что при оформлении результатов этой процедуры Егоров настаивал на фиксации максимальной идентичности клинического и анатомического диагнозов. Вот почему сделанное Федоровым описание обнаруженных на сердце Жданова свежих и застарелых инфарктных рубцов содержало массу неопределенных и туманных формулировок («некротические очажки», «фокусы некроза», «очаги миомаляции» и т. п.), имевших целью скрыть эти инфаркты84.

Чтобы угомонить Тимашук, продолжавшую обвинять руководство ЛСУК в неправильном лечении и смерти Жданова, 6 сентября Егоров, ссылаясь на заключение консилиума от 31 августа, заклеймил на совещании противницу ведомственного конформизма как невежественного врача, «чуждого» и «опасного» человека. Его поддержали Василенко, Майоров, Федоров, а также Виноградов, который, особенно неприязненно относился к Тимашук, считая ее самоуверенной выскочкой и опасной «стукачкой». Этого интеллигента старого закала довольно сильно поразил эпизод, произошедший еще в 1930-е, когда он был вызван на Лубянку как свидетель и эксперт по делу своего учителя, профессора Д. Д. Плетнева. Требуя от Виноградова подтверждений врачебного «вредительства» старшего коллеги, «железный нарком» Ежов, будучи в подпитии, зловеще предостерег его: «Хороший ты человек, Владимир Никитович, но болтаешь много. Имей в виду, что каждый третий является моим человеком и обо всем мне доносит. Советую тебе поменьше болтать». Один из «наследников» Ежова министр Игнатьев утверждал, что в 1951 г. его ведомство располагало десятью миллионами негласных информаторов85. В атмосфере всеобщей слежки и доносительства обличения Тимашук могли вызвать у Виноградова только страх. Поэтому он категорично заявил министру здравоохранения СССР Е. И. Смирнову: «Или я буду работать в Кремлевской больнице, или она». В конце концов, 7 сентября Тимашук вызвали в отдел кадров, где зачитали приказ о ее переводе в один из филиалов Кремлевской поликлиники.

Уже после смерти Сталина, когда в ходе предпринятой новым руководством МВД СССР проверки «дела врачей» начнут трещать по швам собранные следствием «доказательства», профессор Виноградов в записке Берии от 27 марта 1953 г., тем не менее, откровенно признал: «...что у А. А. Жданова имелся инфаркт, и отрицание его мною, профессорами Василенко, Егоровым, докторами Майоровым и Карпай было с нашей стороны ошибкой. При этом злого умысла в постановке диагноза и метода лечения у нас не было»86.

252

Таким образом, информация о болезни и лечении Жданова, переданная Тимашук летом 1952 г. следователю Елисееву, носила в целом объективный и квалифицированный характер. Эти сведения почти дословно воспроизводились в экспертном заключении, подготовленном 29 августа 1952 г. главным терапевтом Минздрава СССР профессором П. Е. Лукомским. Другое дело, что МГБ использовало его исключительно для доказательства мифического злого умысла «врачей вредителей». Впрочем, «заказ» на такую превратную интерпретацию исходил от Сталина, который, получив от МГБ желаемое - медицинское «доказательство» тайного врачебного заговора против высших советских руководителей, 1 сентября подписал постановление Политбюро о снятии Егорова, которого он давно подозревал в связях с «ленинградской группировкой», и назначении новым руководителем ЛСУК начальника медико-санитарного управления МГБ СССР И. И. Куперина87. Еще более радикальные меры были приняты в конце того же месяца, после того как Игнатьев представил вождю подготовленную Рюминым обобщенную справку (по результатам допросов арестованных медиков, медицинских экспертиз и т. д.), где со всей определенностью утверждалось, что кремлевские врачи намеренно умертвили Щербакова и Жданова.

Добившись тогда от вождя санкции на коллективный арест первой группы подозревавшихся кремлевских врачей (не особенно именитых, но от которых предполагалось получить компромат на «главных заговорщиков»), Рюмин взял под стражу докторов Г. И. Майорова и А. Н. Федорова, а также профессора А. А. Бусало-ва, руководившего ЛСУК до 1947 г. 28 сентября он был арестован на курорте в Алуште.

Конвейер репрессий вновь запустили 18 октября, когда арестовали профессора. Егорова. Более пяти лет он возглавлял кремлевскую медицинскую службу и считался наиболее информированным и авторитетным в этой сфере. Поэтому Рюмин, дабы получить «нужные» показания, прибег к циничной тактике шантажа, распорядившись еще 27 сентября арестовать жену профессора Е. Я. Егорову, которую угрозами заставил оговорить мужа. Тем временем продолжался сбор «доказательств» посредством проведения все новых медицинских экспертиз. 20 октября Рюмин, вызвав на Лубянку профессоров Кремлевской больницы М. А. Соколова, В. Ф. Червакова, С. А. Гиля-ревского и заместителя начальника Центральной поликлиники МГБ СССР майора медслужбы Н. Н. Купышеву, предложил по истории болезни оценить эффективность лечения Щербакова. 21 ноября та же самая экспертиза была проведена и по Жданову. Отлично пони

253

мая, какого результата от них ждут, эксперты подготовили соответствующие заключения.

Когда 29 октября 1952 г. Игнатьев доложил Сталину, что специалисты-медики официально подтвердили факт преступного лечения кремлевских руководителей, тот, преодолев последние сомнения, дал санкцию на арест главных «заговорщиков». В ноябре на Лубянку водворили профессоров Виноградова, Василенко, Вовси, Б. Б. Когана, а в декабре конвейер арестов доставил туда же профессоров Грин-штейна, А. И. Фельдмана, Я. С. Темкина.

Однако, несмотря на изматывающие допросы и психологический прессинг, арестованные не спешили «признаваться» во вредительском лечении, что привело Сталина в бешенство. 3 ноября он вызвал в Кремль министра госбезопасности Игнатьева и его заместителей С. А. Гоглидзе и Рюмина и потребовал применить к упорствовавшим врачам-«вредителям» меры физического воздействия88. Как свидетельствовал потом Игнатьев, вождь потребовал бить арестованных, он упрекнул руководителей МГБ: «...вы хотите быть гуманнее Ленина <...> Дзержинский вам не ровня, он не гнушался грязной работы, а вы хотите быть, как официанты - в белых перчатках; если вы чекисты, то снимите белые перчатки, ваша работа крестьянская, а не барская»89.

Однако руководители госбезопасности все же не сразу решались на жесткие пытки в отношении уже немолодых и не совсем здоровых людей, опасаясь не столько за них, сколько за собственное благополучие: ведь в их случайной гибели от «острых» методов допроса Сталин мог обвинить МГБ, которое де таким образом избавляется от «неудобных» свидетелей. Поэтому вначале на «врачей-вредителей» оказывали «мягкое» физическое воздействие. С 6 ноября по указанию Рюмина в камерах Лубянки ввели многосуточное содержание узников в металлических наручниках. Причем в дневное время руки заковывались за спиной, а в ночное - спереди. Однако арестованные продолжали упорствовать. Их доставили в Лефортовскую тюрьму и избили резиновыми палками (во Внутренней тюрьме на Лубянке еще не было специально приспособленного для пыток помещения). 15 ноября Игнатьев доложил Сталину, что «к Егорову, Виноградову и Василенко применены меры физического воздействия», для чего «подобраны <...> два работника (лейтенанты Ф. И. Белов и П. В. Кунишников. - Г. К.), могущие выполнять специальные задания (применять физические наказания) в отношении особо важных и особо опасных преступников». Чтобы в дальнейшем не тратить время на транспортировку узников в Лефортово, в декабре 1952 г. начальник Внутренней тюрьмы А. Н. Миронов оборудовал пыточную в своем кабинете90.

254

Очень скоро физическое воздействие на арестованных врачей превратилось в рутину: истязания резиновыми палками и применение наручников производилось с санкции министра госбезопасности или его заместителей и регистрировалось в специальном журнале. Как рассказывал потом профессор Бусалов, 18 ноября на него надели наручники, которые не снимали (не считая кратких перерывов) 52 дня. А 10 декабря его зверски избили резиновыми дубинками91.

Аналогичным образом обращались и с Егоровым, от которого наряду с признанием во врачебном вредительстве домогались и сведений о шпионских связях с бывшим его покровителем секретарем ЦК Кузнецовым. После побоев и угроз Рюмина пытать его одновременно на двух кострах, Егоров перестал сопротивляться и оговорил себя, признавшись в несовершенных преступлениях. Егорова обвинили не только в том, что он «вывел из строя» М. Тореза, «умертвил» Г. Димитрова, А. Жданова, А. Щербакова, лишил жизни и причинил вред здоровью многих других советских и иностранных коммунистических лидеров, но и в том, что злоумышлял против членов семьи Сталина.

Однако, несмотря на столь энергичные меры, следствие продвигалось не так быстро, как хотелось бы Сталину. Генсека раздражала нерешительность шефа госбезопасности Игнатьева, которого он подозревал в сговоре с Маленковым и другими покровителями в ЦК. Те же были встревожены безумной авантюрой «хозяина», распорядившегося арестовать кремлевских врачей, справедливо опасаясь, что следующими жертвами могут стать они сами. Подобные настроения в верхах не могли не влиять и на Рюмина, который несколько поумерил свой служебный пыл. Он отнюдь не желал, подобно Ягоде, Ежову или Абакумову оказаться в положении «мавра», от которого по выполнении «грязной работы» власть предпочтет избавиться. Возможно, поэтому Рюмин стал спускать расследование «врачебного заговора» на тормозах, что не укрылось от Сталина. Но самое главное, вождю стало очевидно, что Рюмин не в состоянии добыть доказательства, подтверждавшие версию о сколоченном империалистическими разведками широко разветвленном заговоре «силовиков» (Абакумов и др.) и еврейских буржуазных националистов с целью захвата власти в стране*. Все это вкупе с поступавшим в Кремль по

* Фабрикация этого грубо сработанного «сионистского заговора» произошла в ходе разбирательства «дела Абакумова - Шварцмана». Свою провокационную мистификацию Рюмин для наглядности и правдоподобия «подкрепил» красочной схемой, где графически обозначил фигурантов заговора, их действия и связи. (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1091. Л. 54; АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 222. Л. 1; Столяров К. А. Палачи и жертвы. С. 178-179).

255

различным каналам компроматом на Рюмина (о его пристрастии к алкоголю, любовных похождениях и т. п.) привело к тому, что Сталин утратил доверие к разоблачителю Абакумова. С этого момента Рюмин, тайно презираемый в МГБ как инициатор кадрового погрома в ведомстве и не имевший поддержки в высших номенклатурных кругах, был обречен. Позже он сам признал: «К сентябрю 1952 г., несмотря на фальсификацию следствия, стало очевидным, что дело сотрудников (МГБ. - Г. К.) проваливается, так как ни от кого из арестованных, кроме Шварцмана, не удалось получить нужных нам показаний о корнях вредительства <...> Таким образом я стал банкротом <...> оказавшись жертвой собственной фальсификации»92.

Так что увольнение из МГБ СССР не стало для Рюмина неожиданностью. В постановлении Совета министров от 13 ноября СССР он обвинялся в неисполнении «указания Правительства» и «порочной практике <...> выяснения формально-юридической стороны дела», тогда как «при расследовании таких важных, связанных с иностранной разведкой антисоветских дел, как дело о вредительской работе Абакумова - Шварцмана и дело о террористической деятельности врачей из Лечсанупра <...> нужно добираться до корней дела, до первоисточников преступления»93.

Однако сурового наказания в отношении Рюмина не последовало: его не посадили, даже вскоре пристроили старшим контролером в Министерство госконтроля СССР. Возложив ответственность за скандальный провал Рюмина на министра госбезопасности Игнатьева, Сталин подверг того грубому разносу. Произошло это 15 ноября, когда министр, доложив вождю о «физическом наказании» упорствовавших врачей, не представил так давно ожидавшихся тем «признаний» в антигосударственной деятельности. В тот же день Игнатьева поразил сердечный удар, и он надолго слег.

Номенклатурная элита, ненавидевшая Рюмина как авантюриста и выскочку, была довольна его смещением. С подачи Берии новым начальником СЧОВД и руководителем следствия по «делу врачей» стал замминистра госбезопасности Гоглидзе, которого 20 ноября повысили до первого замминистра, исполняющего обязанности заболевшего Игнатьева. С этого момента расследование приобрело новую направленность. Аспект медицинского вредительства, который до этого считался в деле главным, Сталин потребовал увязать с версией, которую не смог доказать Рюмин: о направленном против советского руководства шпионско-террористическом заговоре западных спецслужб, завербовавших «кремлевских врачей». Подняв, таким образом, ранг «дела» до высокого международно-политического уровня,

256

Сталин приказал Гоглидзе еще раз передать следователям, что в МГБ «нельзя работать в белых перчатках, оставаясь чистенькими», а также дал указание ознакомить арестованных врачей с составленным, видимо, им самим следующим официальным заявлением следствия: «Мы имеем поручение руководства передать вам, что за совершенные вами преступления вас уже можно повесить, но вы можете сохранить жизнь и получить возможность работать, если правдиво расскажете, куда ведут корни ваших преступлений, и на кого вы ориентировались, кто ваши хозяева и сообщники. Нам также поручено передать вам, что, если вы пожелаете раскаяться до конца, вы можете изложить свои показания на имя вождя, который обещает сохранить вам жизнь в случае откровенного признания вами всех ваших преступлений и полного разоблачения своих сообщников. Всему миру известно, что наш вождь всегда выполнял свои обязательства»94.

Эта датированная 18 ноября 1952 г. декларация, хотя и была составлена по канонам политической демагогии времен «большого террора», не произвела должного впечатления на главного «врача-вредителя» Виноградова. Прожив долгую и полную трагических испытаний жизнь, тот не питал наивных иллюзий относительно верности большевистских вождей своим клятвам. Прослушав текст «заявления», он не проронил ни слова. «Что же вы молчите?» - осведомился следователь А. К. Соколов. «Я нахожусь в трагическом положении, мне нечего сказать, - ответил Виноградов, твердо настаивая на своем. - Иностранцам я не служил, меня никто не направлял, и сам я никого в преступление не втягивал».

Подобное упорство не смутило следователя. На этот случай он подготовил очную ставку Виноградова с морально сломленным угрозами и пытками врачом Майоровым. С порога тот заявил: «Меня в преступления втянул профессор Виноградов». «А кому служил Виноградов?» - поинтересовался Соколов. «Безусловно, американцам», - ответил Майоров. На что Виноградов с горечью отреагировал: «Майоров клевещет на меня, заявляя, что я работал на американцев. Он скорее мог назвать меня немецким шпионом, так как я симпатизировал немцам в науке, был приверженцем немецкой школы, ездил в Германию...»95. Взбешенный такой дерзкой иронией следователь приказал отвести Виноградова в кабинет начальника Внутренней тюрьмы, где престарелого профессора, повалив на пол, стали под аккомпанемент матерной ругани избивать резиновыми палками. Истязания, продолжавшиеся три дня, вызвали у Виноградова тяжелый приступ стенокардии, однако, наручники с него не сняли. Более того, предупредили, что если он и дальше будет упорствовать, его закуют и

257

в ножные кандалы. Таким же «острым методам» допроса подверглись Василенко, Вовси, Коган, другие арестованные врачи96.

Оказавшись на грани жизни и смерти, Виноградов вынужден был уступить домогательствам истязателей и подписал подготовленное ими «признание» о своей «шпионско-террористической деятельности». По вульгарно-аляповатой версии следствия, Виноградов представал центральной фигурой врачебного заговора, завербованной английской разведкой. Помимо В. Н. Виноградова к агентуре британской «Сикрет интеллидженс сервис» следствием были причислены Л. Б. Берлин, Б. Б. Коган, М. И. Певзнер, П. И. Егоров, В. X. Василенко, А. А. Бусалов и В. Ф. Зеленин. Последний оказался даже «двойным» агентом, так как показал, что с 1925 г. и до начала Второй мировой войны работал на немецкую разведку, получая шпионские задания через «еврейского националиста» профессора М. С. Вовси. Когда столь абсурдное обвинение в шпионаже в пользу гитлеровской Германии следователь предъявил самому Вовси (был арестован в ночь на 11 ноября 1952 г.), тот с горечью посетовал: «Вы сделали меня агентом двух разведок, не приписывайте хотя бы германскую — мой отец и семья брата в войну были замучены фашистами в Двинске». На что последовал циничный ответ: «Не спекулируйте кровью своих близких»97.

Поскольку Вовси был двоюродным братом Михоэлса, следствие выставило его «предводителем сионистов, окопавшихся в советской медицине», и «наймитом» американской разведки (сионизм поддерживался главным образом США). От него потребовали раскрыть, кто и как передавал ему директивы от «заокеанских хозяев». А чтобы он заговорил, задействовали обычный набор пыточных средств, в том числе изматывающие многочасовые допросы, наручники, угрозы («Мы тебя четвертуем, повесим, посадим на осиновый кол» и т. п.). Начиная с 21 ноября, когда силы оставили профессора, он, не читая, стал механически подписывать заранее составленные протоколы, в которых с параноидальной настойчивостью проводилась идея о руководящей и направляющей роли американцев - разведывательных служб и сионистских организаций - в формировании «заговора кремлевских врачей», за исходный пункт которого было взято пропагандистского турне Михоэлса по США. Первое конкретное задание Вовси якобы получил осенью 1946 г., когда Михоэлс «приказал» ему форсировать насаждение еврейских кадров в советской медицине. В развитие этого сюжета Вовси затем заставили «вспомнить», как в 1947 г. он встретился в Боткинской больнице с профессором Шимелиовичем и тот изложил ему полученную из

258

США директиву «Джойнта» о развертывании крупномасштабной акции по подрыву здоровья ответственных советских государственных и партийных работников. Причем Вовси заставили уточнить, что Шимелиович действовал при этом не как частное лицо, а как представитель ЕАК98. По воле следователей в ближайшие сообщники к Вовси попали профессора Коган и Темкин. Они показали, что еще в 1946 г., собравшись на квартире у Вовси, создали «преступную группу» и наметили планы и способы террористической деятельности в ЛСУК99.

От допроса к допросу фантазия следователей становилась все более необузданной. Законы детективного жанра, к рамках которого, по сути, велось расследование, требовали от сочинителей с Лубянки все более крупных разоблачений и бередящих воображение откровений. И вот на Ближнюю дачу главного вдохновителя этого творчества направляются протоколы допросов, в которых от имени Вовси и Когана утверждается, что в июле 1952 г., они, будучи изгнанными из Кремлевской больницы, договорились направить все усилия на умерщвление непосредственно Сталина, Берии и особо ненавидимого ими Маленкова, которого считали главным вдохновителем антисемитского курса в стране. В качестве основного исполнителя этого дьявольского плана был намечен Виноградов, продолжавший работать в ЛСУК. Однако коварный замысел «врачей-террористов» сорвался. По примитивному объяснению следствия, «заговорщикам», оказывается, не удалось скоординировать свои усилия: в августе Вовси уехал в отпуск, а, возвратившись, не смог встретиться с Виноградовым, наоборот, отбывшим на отдых, а по возвращении в Москву - арестованным. Такое неожиданное для «злоумышленников» развитие событий и решительность действий напавших на их след чекистов (что особо отмечалось в материалах следствия) привели Вовси и его сообщников в «истерическое неистовство», под воздействием которого они будто бы прибегли к крайним мерам: стали готовиться к вооруженному нападению на лимузины членов Политбюро на правительственной трассе в районе Арбата. Но и тут «органы» оказались на высоте и обезвредили «преступников» в критический для вождя и его соратников момент100.

24 ноября Гоглидзе доложил Сталину давно ожидаемый тем результат: «Собранными документальными доказательствами и признаниями арестованных установлено, что в ЛСУК действовала террористическая группа врачей - Егоров, Виноградов, Василенко, Майоров, Федоров, Ланг и еврейские националисты - Этингер, Коган, Карпай, стремившиеся при лечении сократить жизни руководи

259

телей Партии и Правительства»101. Тем не менее, Сталин продолжал оказывать давление на МГБ, требуя усиления «оперативно-следственной активности» по делу. В результате в январе 1953 г. начались новые аресты, и количество медиков, обитавших в камерах на Лубянке, существенно возросло. В те дни взяли под стражу профессоров Зеленина и Э. М. Гелыптейна, Я. Л. Рапопорта, Н. А. Шерешевского, М. Н. Егорова, Б. С. Преображенского, С. Е. Незлина и других врачей, имевших отношение к «кремлевской» медицине. В первой половине февраля руководство МГБ официально сформировало групповое «дело врачей», отобрав и включив в общее производство материалы следствия по 37 арестованным. Из них 28 были собственно врачи, а остальные — члены их семей, в основном жены. Большинство составляли профессора-консультанты и другие специалисты, работавшие в системе ЛСУК. Это П. И. Егоров, Виноградов, Василенко, Коган, Гринштейн, Федоров, Зеленин, Бусалов, Преображенский, Н. А. Попова, Майоров, Карпай, Р. И. Рыжиков, Темкин, М. Н. Егоров (научный руководитель 2-й больницы ЛСУК), Б. А. Егоров (профессор-консультант центральной поликлиники ЛСУК), Г. А. Каджардузов, Т. С. Жарковская. Остальные числились сотрудниками других медицинских учреждений, причем многие из них ранее работали в системе ЛСУК или в качестве штатных сотрудников, или приглашенных консультантов. Это: Вовси (ЦИУВ), Шерешевский (ЦИУВ), В. Е. Незлин (ЦИУВ), С. Е. Незлин (профессор-консультант московской поликлиники № 63), Рапопорт (Центральный контрольный институт сыворотки и вакцины), Гельштейн (Боткинская больница), Этингер (консультант поликлиники Миннефтепрома), Р. А. Засосов (Ленинградская военно-морская академия), В. В. Закусов (1-й Ленинградский медицинский институт им. И. П. Павлова), Фельдман (директор клиники Московского научно-исследовательского клинического института).

И хотя из 28 поименованных неевреев было чуть больше половины (13 русских, 1 украинец и 1 армянин), дело по ходу следствия приобретало все более отчетливый антисемитский характер. Так, в феврале профессору Вовси дополнительно инкриминировали руководство сетью групп «еврейских буржуазных националистов», якобы существовавших в столичных медицинских учреждениях, в том числе во 2-м ММИ (Этингер, В. Е. Незлин, О. Б. Макаревич, Н. П. Рабинович и др.), в 1-й Градской больнице (А. Б. Топчан, Рапопорт, Я. И. Мазель, Н. Л. Вильк, Гельштейн, Гринштейн, Ш. Д. Мошков-ский, В. С. Левит и др.), в Центральном рентгенологическом институте им. Молотова (директор С. А. Рейнберг, И. Л. Тагер и др.), кли

260

нике лечебного питания (Л. Б. Берлин, М. И. Певзнер, Б. С. Левин, Г.Л.Левин и др.). Но больше всего «националистов» «расплодилось» якобы в ЦИУВ (Коган, Темкин, Г. Ф. Благман, И. С. Шницер, С. М. Хаскин и др.). Вовси принудили показать, что руководителям всех этих групп, за исключением Певзнера, он давал установки на проведение активной националистической работы. А Этингера он якобы намеренно направил на работу в 1 -ю Градскую больницу, дабы исполнить указание Михоэлса о превращении ее в опорный пункт еврейского национализма. Кроме того, Вовси «сознался», что для обмена мнениями в кругу самых близких единомышленников неоднократно устраивал на своей подмосковной даче в 1951-1952 гг. «националистические сборища», на которые приезжали профессора Рапопорт, Е. Я. Герценберг, Коган, а также родственники хозяина -X. М. Вовси, С. М. Итин102.

Благодаря такому широкому следственному охвату, параллельно с производством основного дела «кремлевских врачей» уголовному преследованию подверглось множество других медиков, главным образом евреев, на которых навешивали ярлык «буржуазных националистов»103.

Резонно задаться вопросом, верил ли сам Сталин в реальность «медицинского заговора»? Думается, скорее да, чем нет. И вот почему. Имеются многочисленные свидетельства, что к концу жизни диктатора его личность под влиянием общего старения организма, серьезных хронических заболеваний (гипертония, атеросклероз сосудов мозга и др.), постоянных психологических стрессов в значительной мере деформировалась. Боясь выпустить власть из слабеющих рук, он стал малообщительным, крайне подозрительным, в том числе и по отношению к тем, кто входил в его ближайшее окружение, часто бывал вспыльчив, все чаще совершал спонтанные и необдуманные и странные поступки. Даже к своим детям, которые, впрочем, мягко говоря, не радовали его своим поведением, он испытывал все меньше доверия. Встречи диктатора с сыном Василием, которого в августе 1952 г. за пьянство и хозяйственные злоупотребления он сместил с поста командующего ВВС Московского военного округа, а также с дочерью Светланой, чей брак с Юрием Ждановым развалился в конце 1951-го, становились все реже и реже. Вспоминая то время, Светлана Аллилуева так писала о своем отце: «Он был душевно опустошен, забыл все человеческие привязанности, его мучил страх, превратившийся в последние годы в настоящую манию преследования — крепкие нервы в конце концов расшатались»104. Критической для здоровья вождя стала осень 1952 г. Если в предшествовавший период

261

(1945-1951 гг.) он регулярно подолгу отдыхал на юге*, то в тот год он лишил себя отпуска, отдавая последние силы подготовке очередного съезда партии и последовавшей за ним реорганизации высшего руководства страны, а также изматывавшему следствию по «делу врачей». Даже Молотов, всегда симпатизировавший вождю, позднее с сожалением вынужден был признать: «В последний период у него (Сталина. - Г. К.) была мания преследования. Настолько он издергался, настолько его подтачивали, раздражали, настраивали против того или иного - это факт. Никакой человек бы не выдержал. И он, по-моему, не выдержал. И принимал меры, и очень крайние. <...> Все-таки у него была в конце жизни мания преследования. Да и не могло не быть». Того же мнения придерживались и приближенные к Сталину Хрущев и Шепилов105. Основоположник советской кардиологии профессор А. Л. Мясников, находившийся при умиравшем Сталине и потом участвовавший в подготовке медицинского заключения о его смерти, усматривал причину поведенческой ненормальности вождя в последний период его жизни в прогрессировавшем атеросклерозе мозговых сосудов, деформирующем главным образом эмоциональные реакции человека (интеллектуальные способности личности при этом зачастую сохраняются). Как следствие, у таких больных отмечаются гипертрофированные жестокость, подозрительность, крайнее упрямство, неадекватность в оценке людей и событий. Характеризуя поздний сталинизм, Мясников был уверен в том, что тогда «управлял государством, в сущности, больной человек»106.

Воистину, тот, кто страшен многим, сам всего страшится. О том, насколько сильно параноидальные страхи завладели сознанием Сталина можно судить хотя бы потому, что после XIX съезда КПСС он приказал засекретить факт создания и персональный состав Бюро Президиума ЦК - нового высшего оперативного органа партии. Обосновывая эту идею, он использовал странный довод: «чтобы ... за границей не могли этим воспользоваться»107.

В феврале 1953 г. Сталин избавился даже от Поскребышева (обвиненный в сокрытии заявления Тимашук 1948 г. и в «утечке секретных документов», тот был изолирован МГБ в деревенском доме родителей в Горьковской области108), десятилетиями служившего ему личным секретарем не за страх, а за совесть. Еще раньше, в апреле 1952 г. вождь сместил с поста начальника главного управления охраны МГБ СССР другого, рабски преданного ему клеврета,

* Например, в 1951 г. Сталин пробыл в отпуске в Новом Афоне (Абхазия) с 11 августа по 21 декабря.

262

генерал-лейтенанта Н. С. Власика, которого 16 декабря арестовали. Произошло это после того, как МГБ доложило Сталину, что Власик действовал заодно с кремлевскими «врачами-вредителями». В частности, вождю напомнили, что Власик еще в августе 1948 г. вместо того, чтобы предпринять расследование по фактам неправильного лечения Жданова, сообщенных тогда Тимашук, «замял» это дело, встав на сторону начальника ЛСУК Егорова, с которым был хорошо знаком и даже дружил домами. Более того, когда летом 1951-го арестовали Абакумова, и началась тотальная кадровая проверка врачей Кремлевки, Власик, почувствовав опасность, не только изъял у Егорова все документы, связанные с разбирательством жалоб и заявлений Тимашук, пытаясь тем самым утаить их от нового руководства МГБ, но и еще раз поручился перед Сталиным за руководство ЛСУК. Между тем, в ноябре 1951 г. в ЦК ВКП(б) обратился начальник оперативного отдела Главного управления охраны МГБ СССР В. И. Масленников, который обвинил своего шефа Власика в сокрытии в 1948 г. «важного сигнала» Тимашук109. Когда спустя почти год арестовали профессора Егорова, тот дал следующее показание: «Не подлежит никакому сомнению, что если бы Абакумов и Власик провели должную проверку заявления Тимашук сразу же после его поступления, то мы, врачи, виновные в гибели Жданова, были бы разоблачены еще в 1948 году»110. Компромат на Власика выглядел столь убедительным, что «потянул» на такое, сформулированное в МГБ, обвинение: «Абакумов и Власик отдали Тимашук на расправу... иностранным шпионам-террористам Егорову, Виноградову, Василенко, Майорову». Сталин «усилил» этот вердикт: Жданов «не просто умер, а был убит Абакумовым»111. 1 декабря 1952 г. на собрании членов Бюро Президиума ЦК вождь облыжно утверждал, что в 1948-м Власик и Абакумов скрыли от него записку Тимашук, разоблачавшую заговор против Жданова. На том же заседании генсек пустился в рассуждения, мол, «чем больше у нас успехов, тем больше враги будут нам стараться вредить», и что «среди врачей много евреев-националистов», а «любой еврей-националист это агент американской разведки». Потом последовали обвинения в адрес чекистов, у которых де «притупилась бдительность», да и вообще они «сидят в навозе». Запугивая членов Бюро, Сталин мрачно предположил, что если бы не он, то не только Жданов, но многие из тех, кто слушает его сейчас, могли погибнуть от рук «убийц в белых халатах». Войдя в роль спасителя беспечных и неразумных соратников, диктатор с чувством торжествующего превосходства подытожил: «Вы слепцы, котята, что же будет без меня - погибнет страна, потому что вы не можете

263

распознать врагов». В подтверждение сказанного Сталин направил специально подобранные признательные показания арестованных врачей Маленкову, Хрущеву и другим «убереженным от медицинского террора» соратникам112.

Наиболее вероятный вариант финала «дела врачей» Сталин продемонстрировал советскому номенклатурному истеблишменту 3 декабря, когда в Чехословакии были казнены 11 бывших руководителей этой страны во главе с Р. Сланским, который, как было сказано в приговоре, «предпринимал активные шаги к сокращению жизни президента республики Клемента Готвальда», подобрав «для этого лечащих врачей из враждебной среды, с темным прошлым, установив с ними тесную связь и рассчитывая использовать их в своих вражеских планах»113.

4 декабря, сразу же после казни в Праге, этой последней кровавой акции Сталина, вождь вынес на рассмотрение Президиума ЦК вопрос «О положении в МГБ и о вредительстве в лечебном деле», по которому выступил Гоглидзе, обвинивший Абакумова и Власика в укрывательстве «преступлений» «врачей-вредителей». Досталось и министру здравоохранения СССР Е. И. Смирнову, назначенному на этого пост с подачи Жданова в феврале 1947 г. Оказывается министр «неудовлетворительным руководством и политической беспечностью» потворствовал «вредительству» коллег, с которыми «сросся на почве пьянства». В наказание его отправили в отставку, его преемником феврале 1953 г. стал А. Ф. Третьяков114.

В принятом по докладу Гоглидзе постановлении ЦК «О положении в МГБ» руководству госбезопасности вменялось в обязанность: «...поднять уровень следственной работы. Распутать до конца преступления участников террористической группы врачей Лечсанупра, найти главных виновников и организаторов проводившихся ими злодеяний»115.

Вскоре была предпринята радикальная реорганизация МГБ СССР, в составе которого образовали Главное разведывательное управление (ГРУ), исполнявшее как разведывательные, так и контрразведывательные функции, что косвенно свидетельствовало о том, что страхи, которые испытывал Сталин перед «происками» спецслужб Запада (прежде всего американских), достигли тогда апогея. Руководителем ГРУ 30 декабря был назначен первый заместитель министра госбезопасности С. И. Огольцов, когда-то руководивший тайным устранением Михоэлса, а в структуре 2 управления ГРУ был сформирован 13 («антисионистский») отдел, на который была возложена задача по борьбе с еврейской «пятой колонной» внутри страны116.

264

Парализовав страхом партийные верхи и сотворив в недрах МГБ «суперспецслужбу», Сталин для возведения «дела врачей» в ранг публичной политической акции, приступил к «приобщению» к ней всего населения страны. Во исполнение этой цели на заседании Бюро Президиума ЦК КПСС 9 января 1953 г. был обсужден проект сообщения ТАСС об аресте группы «врачей-вредителей». Помимо членов Бюро - Л. П. Берии, Н. А. Булганина, К. Е. Ворошилова, Л. М. Кагановича, Г. В. Маленкова, М. Г. Первухина, М. 3. Сабурова и Н. С. Хрущева - на заседании присутствовали секретари ЦК А. Б. Аристов, Л. И. Брежнев, Н. Г. Игнатов, Н. А. Михайлов, Н. М. Пегов, Пономаренко, Суслов, глава КПК Шкирятов, главный редактор «Правды» Шепилов, а также заместители министра госбезопасности Гоглидзе и Огольцов. Из-за болезни отсутствовал министр госбезопасности Игнатьев (вышел на работу 27 января 1953 г.). Видимо, по той же причине не было и Сталина, хотя в заранее составленном списке участников заседания он значился первым117. Тем не менее, не приходится сомневаться в том, что вождь, продолжая крепко держать в своих руках бразды правления страной, заочно руководил всем этим действом, пусть даже и передоверив рассмотрение важнейших документов, в том числе, и по «делу врачей», Маленкову, этому идеальному исполнителю его воли118. Сила воздействия диктатора на ближайшее окружение оставалась столь гипнотической, что, даже находясь на краю могилы, он продолжал задавать основные параметры социально-политического развития страны. Сохранилась записка, отправленная вскоре после 9 января Поскребышевым из секретариата Сталина руководителю Агитпропа Михайлову*, подтверждавшая, что вождь не только определял конкретное содержание будущего официального заявления по «делу врачей»**, но и давал указание, на какой газетной странице его следует опубликовать119.

Время «Ч» пришлось на 13 января, когда все СМИ опубликовали сообщение ТАСС о разоблачении «врачебного заговора» иностранных спецслужб против советского руководства. Поскольку оно со-

* «Т. Михайлову. Посылаю 1 экз. хроники «Арест врачей-вредителей» для помещения в газетах на 4-й полосе справа».

** Когда 10 января 1953 г. Шепилов представил Сталину проект «установочной» передовой статьи для «Правды», (планировалась к публикации одновременно с сообщением ТАСС об аресте группы «врачей-вредителей»), тот, тщательно просмотрев эту пропагандистскую заготовку, внес в нее обильную правку и эмоционально усилил заголовок, предложив новую редакцию - «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей».

265

держало красноречивую фразу о том, что «следствие будет закончено в ближайшее время», ясно, что тем самым Сталин готовил общественность к будущему публичному процессу. В реализации своего замысла он опирался прежде всего на партийно-пропагандистский аппарат, руководство которого после XIX съезда КПСС было в значительной мере обновлено. 20 октября 1952 г. Сталин провел заседание Президиума ЦК, на котором предложил создать при этом органе постоянную комиссию по идеологическим вопросам под председательством Шепилова, прошедшего «стажировку» по проведению массовых пропагандистских кампаний в период борьбы с космополитизмом. Вскоре он сменил на посту главного редактора «Правды» Л. Ф. Ильичева. Теоретической базой идеологической комиссии стал журнал «Коммунист» (бывший «Большевик»), который возглавил член комиссии и заведующий отделом философских и правовых наук и вузов ЦК Д. И. Чесноков120.

Агитпроповскую реорганизацию Сталин мотивировал необходимостью подготовить «достойный ответ» американцам, которые «хотят себе подчинить все»121. Еще раньше, 26 сентября 1952 г. «Правда» объявила американского посла Дж. Кеннана, уподобившего СССР нацистской Германии, клеветником и врагом Советского государства. Таков был ответ на вызов президента Трумэна, подписавшего 10 октября 1951 г. «Закон о взаимном обеспечении безопасности» (The Mutual Security Act of 1951), предусматривавший выделение 100 млн. долларов на подрывную деятельность против СССР и стран «восточного блока»122. Советское руководство определенно увязывало реализацию этого закона с «врачебным заговором». В сообщении ТАСС от 13 января 1953 г. прямо говорилось, что «большинство участников террористической группы (Вовси М. С, Коган Б. Б., Фельдман А. И., Гринштейн А. М., Этингер Я. Г. и др.) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией "Джойнт", проводившей "под руководством американской разведки широкую террористическую и иную подрывную деятельность в ряде стран, в том числе и Советском Союзе"».

Наряду с Шепиловым на ведущие позиции в руководстве «идеологическим фронтом» был выведен Михайлов, назначенный в октябре 1952 г. секретарем ЦК и заведующим ОПиА ЦК. Даже на общем сером фоне партийной иерархии этот чиновник выделялся своей интеллектуальной ограниченностью, помноженной на гипертрофированную амбициозность. Благоволение аппаратной фортуны к таким, как он, было вполне закономерным явлением в годы позднего сталинизма. В самый разгар «большого террора» этот малообразованный и

266

недалекий партийный функционер возглавил ЦК комсомола - школу молодежного номенклатурного карьеризма, а в послевоенное время активно включился в борьбу с «безродным космополитизмом», что в условиях нового нагнетания юдофобии и предопределило его кадровый взлет. С комсомольским задором этот новый обитатель кремлевского Олимпа стал раскручивать маховик травли врачебной элиты. Вверенный Михайлову Агитпроп еще 12 января 1953 г. направил в редакции ведущих газет и журналов указание о подготовке срочных публикаций по «делу врачей». В этой директиве почти дословно повторялись установки печально знаменитого февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г.123.

Именно тогда по указанию со Старой площади СМИ развернули широкую пропаганду «подвига» Лидии Тимашук. Произошло это после того, как 20 января она была приглашена в Кремль, и Маленков передал ей благодарность от Сталина за «большое мужество», проявленное в 1948 г., когда она, «вступив в противоборство с видными профессорами, лечившими Жданова, <...> отстаивала свое врачебное мнение в отношении больного». На следующий день в газетах появился указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Тимашук орденом Ленина, и имя мало кому известного скромного врача узнала вся страна. Ее не только восстановили в должности, с которой сместили после смерти Жданова, но и выплатили жалование, недополученное (из-за понижения по службе) в течение более чем четырех лет124.

В те дни пресса запестрела статьями, имевшими явный антисемитский подтекст. Наиболее распространенной формой публикаций такого рода стали фельетоны, разоблачавшие махинации различных темных дельцов и аферистов, имевших, как на подбор, характерные еврейские фамилии (жуликоватый рентгенолог Фель-дштейн, инженер-«халтурщик» Марк Иофан и др.). В региональной печати, прежде всего на Украине, материалы с нарочитой еврейской коннотацией «экономических» преступлений стали появляться еще с конца 1940-х гг. Причем, такое «лидерство» было обусловлено не только сильной традицией «местного» антисемитизма, но и, как отмечал потом Хрущев, непосредственным провоцирующим влиянием Сталина125. В центральных СМИ подобные публикации стали проявляться только со второй половины 1952 г.126, а главный идеологический рупор «Правда» воздерживалась от публикаций «с душком» вплоть до начала 1953 г. И вот 6 января на ее страницах появился фельетон о «редакторе-хапуге» из Сельхозиздата А. Я. Шапиро. Явных антисемитских выпадов в нем не содержалсь (в стране продолжал

267

действовать закон, запрещавший возбуждение ненависти на национальной почве), однако посредством подспудных намеков и экивоков рисовался негативный образ, как тогда говорили, «типичного представителя» еврейской национальности. 7 февраля «Правда» напечатала фельетон о «враче-проходимце» В. Б. Каждане, который хотел сделать карьеру на медицинской ниве с помощью подлогов и фальсификаций. Показательно, что в этой публикации описывались события, происходившие на Украине, а основным ее автором был корреспондент в Днепропетровске Н. Титаренко. Причем этот материал поступил в редакцию еще в конце 1940-х гг. и много месяцев потом «дорабатывался»: руководство «Правды» тогда явно шокировали торчавшие из описаний колоритного местечкового быта антисемитские «уши» автора. В августе 1952 г. рукопись была отправлена в редакционный архив с резолюцией: «Не пойдет!». Но уже через несколько месяцев прихотливые политические веяния «реанимировали» этот материал, и он «пошел», правда, после того, как московский журналист М. Буренков основательно его подчистил, устранив явные антиеврейские аллюзии127.

Усиление день ото дня пропагандистской истерии вокруг «врачей-шпионов» вызывало двоякую реакцию в общественном сознании - агрессивность и желание расправиться с «убийцами в белых халатах», с одной стороны, и панический, животный страх перед ними — с другой. Соединение этих негативных эмоций с антисемитизмом и шовинизмом творило поистине гремучую смесь, которая пробуждала в обывательской массе ненависть прежде всего к евреям-врачам, которых обвиняли во всем - начиная от сокращения рождаемости до намеренного заражения пациентов туберкулезом и другими страшными болезнями. Вспоминая о том времени и о Сталине, поэт Д. С. Самойлов писал: «Он сумел заразить всю страну. Мы жили тогда манией преследования и величия»128.

Информацию о настроениях, царивших в обществе, Кремль получал от различных ведомств, причем подробную и в целом объективную. Уже на следующий день после опубликования хроники ТАСС «Арест группы врачей-вредителей» Гоглидзе направил Сталину, Маленкову, Берии, Булганину, Хрущеву оперативную сводку соответствующих высказываний, собранных через агентурную сеть в среде советской интеллигенции и аккредитованных в Москве иностранных дипломатов. Нечто подобное, но полученное по открытым каналам и с упором на мнения так называемых простых граждан, поступало наверх и из редакций центральных газет, в первую очередь из «Правды» от Шепилова129. В подавляющем большинстве откликов (в том

268

числе и исходивших от «еврейских трудящихся») «врачи-вредители» клеймились как «отщепенцы», «изверги рода человеческого», «продажные американские псы» и т. п., выдвигалось требование жестоко покарать «человекозверей в белых халатах» (расстрелять, повесить и даже четвертовать). Авторы посланий в «Правду», заверяя, что они не антисемиты и не шовинисты, пускались в рассуждения о том, что евреи меркантильны, чураются физического труда, плохо показали себя в войну, не заслуживают доверия и вообще опасны для общества и поэтому их необходимо выселить из Москвы, других крупных городов. В откликах, исходивших от евреев, превалировало осуждение «презренной кучки отщепенцев» - «агентов еврейско-фашистского сионизма», «не имеющих никакой почвы среди трудовых еврейских масс», отмечалась их неблагодарность по отношению к советской власти, впервые в мире обеспечившей истинное равноправие евреев и защитившей их от полного уничтожения в годы войны. Значительно меньше было зафиксировано обращений и толков другого рода, рождавшихся главным образом в интеллектуальном слое еврейства. Для него были характерны следующие опасения: как бы «ненависть к презренной банде из "Джойнта" не переросла в огульную ненависть ко всем евреям»; «в воздухе запахло гитлеризмом»; во избежание «назревающей катастрофы» необходимо разъяснять народу («который еще темен»), что «не все евреи изменники». Фиксировались (в сводках МГБ) и более резкие высказывания (по поводу сообщения ТАСС от 13 января): «из мухи делают слона, может быть, что и было, но это не так, как написано в газете, статья в "Правде" это просто очередная погромная статья против евреев»; «зачем это надо было публиковать, ведь это открывает ворота для самой разнузданной кампании антисемитизма, ведь так можно дойти и до погромов»; «данное сообщение - очередная провокация Советского государства с целью подорвать общественное мнение к евреям и развязать себе руки для дальнейшей расправы с евреями»130.

В те дни некий анонимный «русский интеллигент» направил Сталину послание, довольно точно и объективно определявшее тогдашний «еврейский вопрос». Он писал: «...то, что антисемитизм организован у нас "сверху" - это факт. Ни для кого не секрет, что за последние годы проводится ряд мероприятий антиеврейского характера: не принимают евреев в университеты, не принимают на работу в министерства, выгоняют из ответственных аппаратов правительства и партии, значительно уменьшилось число лауреатов Сталинских премий в области науки, техники, литературы, хотя талантливых евреев ничуть не уменьшилось, и это я, как многие дру

269

гие русские интеллигенты, отлично знаем. Как ни прискорбно, но фактом является то, что в СССР введена позорная царская "процентная норма" - правда, неписаная, но действующая и живущая, — об этом знает каждый кадровик в любом учреждении. <...> Во всех учреждениях руководящие работники... в порядке перестраховки стараются быть подальше от евреев - "как бы чего не вышло". В семьях, где муж или жена евреи, принимаются меры, чтобы дети числились обязательно русскими. Русские мужья или жены, при всей их любви и уважении к своим супругам, расходятся или ищут пути, как бы найти приличный повод для развода. Слово "жид" за последние годы стало таким же распространенным, как русский мат. <...> Руководители партии и правительства не могли не знать, не имели права не знать, какую новую волну антисемитизма вызовет сообщение от 13 января о врачах-извергах. <...> Сколько изуверских бредней сейчас широко распространяется - еврей уколами прививает рак, евреи в родильных домах убивают русских младенцев... даже извергов русского происхождения приписывают сейчас к евреям. В народе широко распространено, что Егоров, Виноградов, Майоров также евреи, но только под русскими фамилиями. <...> Необходимо немедленно покончить со всем этим позором, прекратить дискриминацию и травлю евреев. <...> Русская история учит, что русские интеллигенты, в лучшем смысле этого слова, всегда боролись против юдофобства.»131.

В том, что сообщение ТАСС от 13 января привело к нагнетанию антисемитской истерии, не сомневались и аккредитованные в Москве иностранные дипломаты, которые почти в один голос называли «дело врачей» «сумасшедшей историей»*. За границей наиболее бурно на события в СССР реагировали в Израиле. 19 января министр иностранных дел этой страны М. Шаретт заявил, что правительство Д. Бен-Гуриона «с глубоким сожалением и беспокойством наблюдает за официально развернутой в Советском Союзе антисемитской клеветнической кампанией». Сам же израильский премьер-министр опубликовал под псевдонимом в газете «Давар» серию статей с резкими выпадами против режима в СССР и лично против Сталина.

* В недрах созданного в 1951 г. президентом Трумэном для планирования психологической войны «Совета по психологической стратегии» («Psychological Strategy Board») родился даже «План отстранения Сталина от власти» («Plan for Stalin's passing from powe»), предусматривавший признание международной комиссией психиатров сумасшествия советского диктатора (Клейн Б. С. Политика США и «дело врачей» // Вопросы истории. 2006. №6. С. 41-42).

270

Страсти в израильском обществе накалились до такой степени, что 9 февраля в Тель-Авиве на территорию дипмиссии СССР была брошена бомба, от взрыва которой пострадали три советских гражданина, в том числе и жена посланника П. И. Ершова. Через два дня Советский Союз разорвал дипломатические отношения с Израилем132.

Действия советских властей подверглись также резкому осуждению со стороны правящих кругов и общественности США. Выступив по национальному радио, президент США Д. Эйзенхауэр заверил, что американские спецслужбы не вступали в контакт с арестованными советскими медиками и никаких поручений им не давали. Аналогичное заявление было сделано и правительством Великобритании. В Нью-Йорке евреи организовали массовые демонстрации протеста. Свое возмущение прибывшему в Нью-Йорк на сессию ООН главе МИДа СССР А. Я. Вышинскому выразил А. Эйнштейн.

Но, защищая евреев советских, власти США (особенно право-консервативные круги) проводили отнюдь не идеальную политику в отношении евреев собственных, считая лево-либералов из их среды потенциальной «пятой колонной» мирового коммунизма. Весьма показательна в этой связи трагическая судьба печально известных супругов Розенбергов, приговоренных в апреле 1951 г. судьей И. Кауфманом к смерти по обвинению в «атомном шпионаже» в пользу Советского Союза и в участии в «дьявольском заговоре уничтожения богобоязненного народа» США. Однако, как установил американский историк Д. Холлоуэй, ему «никогда не попадалась ничего, что позволяло бы предположить, будто Розенберги сообщили русским нечто ценное об атомной бомбе»133. Казнь этих людей стала в чем-то местью за отказ сотрудничать с властями. Известно, что ЦРУ предпринимало «концентрированные усилия с целью убедить Джулиуса и Этель Розенбергов в том, что советский режим... решил уничтожить евреев, находящихся под его властью» и в обмен на помилование предложило этой «идеально подходящей к роли важного инструмента в психологической войне» чете призывать евреев мира порвать с коммунизмом. Однако супруги даже перед лицом смерти отвергли эту сделку. В июне 1953 г. их казнили на электрическом стуле134.

Думается, масштабы официального антисемитизма, которые имели место в СССР в начале 1953 г., были предельно допустимыми в рамках существовавшей тогда политико-идеологической системы. Дальнейшее следование тем же курсом поставило бы страну перед неизбежностью радикальных политических и идеологических преобразований (легализация антисемитизма, а значит, введение расовой политики, отказ от коммунистической идеологии, освящавшей госу

271

дарственное единство советских народов и т. д.), чреватых самыми непредсказуемыми последствиями. Зверь стихийного антисемитизма мог вырваться на свободу, и тогда страна погрузилась бы в хаос национальных и социальных катаклизмов. Подобная перспектива, разумеется, Сталина не устраивала. И хотя в последние, отмеченные прогрессировавшей паранойей, годы жизни его предубежденность против евреев заметно усилилась, тем не менее, он был далек от того, чтобы выступить против них открыто. Вождь, ревностно оберегавший свой революционный имидж большевика-ленинца, был обречен переживать муки психологической амбивалентности, которая, возможно, и ускорила его конец. Показателен следующий описанный композитором Т. Н. Хренниковым эпизод конца 1952 г. В последний раз появившись на заседании комитета по премиям своего имени, Сталин неожиданно для присутствовавших заявил: «У нас в ЦК антисемиты завелись. Это безобразие!»135.

Идейную бифуркацию Сталина на почве «еврейского вопроса» подмечал и Хрущев, который, считая «неприязненное отношение к еврейской нации» «крупным недостатком» вождя, утверждал: «...Сталин... поддерживал антисемитскую бациллу и не давал указаний, чтобы в корне ликвидировать ее. Он внутренне сам был подвержен этому гнусному недостатку... Если говорить об антисемитизме в официальной позиции, то Сталин формально боролся с ним как секретарь ЦК, как вождь партии и народа, а внутренне, в узком кругу подстрекал к антисемитизму»136.

Слабея с каждым днем и лишь изредка выезжая с Ближней дачи в Москву - в основном для того, чтобы появившись в Большом театре или встретившись с иностранными послами, пресечь слухи о своем нездоровье - Сталин, тем не менее, твердо держал руку на политическом пульсе страны: Маленков, Берия, руководители МГБ, другие приближенные регулярно информировали его обо всем, в том числе о негативной реакции Запада на «дело врачей», о нарастании антисемитского психоза внутри страны и об ответной панике среди евреев. Очевидно, осознав опасность этих явлений в проекции на внутри- и особенно внешнеполитические составляющие развития своей многонациональной империи, Сталин, не желая, даже страшась спровоцировать новую мировую войну (что признавал такой блестящий знаток советской системы как Дж. Кеннан137) и стремясь сохранить для истории свое «прогрессивное» лицо, решился на отступной маневр Будучи непревзойденным мастером политической ретирады - достаточно вспомнить его «Головокружение от успехов» (март 1930 г.), - он, дабы снять политическое напряжение,

272

вызванное «делом врачей», поручил секретарю ЦК Михайлову провести пропагандистскую акцию, как бы демонстрировавшую поддержку евреями советского руководства138.

Конкретно решено было подготовить коллективное обращение авторитетных деятелей еврейского происхождения в редакцию «Правды». По содержанию оно мало отличалось от сообщения ТАСС от 13 января 1953 г. В нем присутствовала та же, в духе 1937 г., лексика, бичевавшая «шпионскую банду врачей-убийц» - «этих извергов рода человеческого», «продавшихся американо-английским поджигателям войны» и «завербованных международной сионистской организацией "Джойнт" — филиалом американской разведки». Вместе с тем, в нем четко фиксировалась официально проводившаяся дифференциация между «еврейскими буржуазными националистами» - «отщепенцами» и «выродками», и «честными еврейскими тружениками». Утверждалось, что первым, «продавшим» «свою душу и тело империалистам» и стремившимся «превратить обманутых ими евреев в шпионов и врагов русского народа» противостоят вторые - подавляющее большинство еврейского населения, состоящее из «патриотов Советской Родины». К ним и обращались именитые подписанты письма, призывая «активно бороться против еврейских буржуазных националистов, этих отъявленных врагов еврейских тружеников». Делая акцент на выдающейся роли Советского Союза в спасении человечества от гитлеризма, а европейских евреев - от полного уничтожения, авторы письма подчеркивали, что, несмотря на попытки Запада «создать почву для оживления в СССР антисемитизма, этого страшного пережитка прошлого», «русский народ понимает, что громадное большинство еврейского населения в СССР является другом русского народа». Завершалось послание требованием «самого беспощадного наказания» «группы врачей-убийц»139.

29 января 1953 г. Маленков представил этот текст Сталину. Подписать его должны были 59 известных ученых, артистов, литераторов, конструкторов, врачей, военных, управленцев, а также рабочих и колхозников еврейского происхождения (список «кандидатов» был составлен в Агитпропе). Однако в ходе сбора подписей, чем занялись член редколлегии «Правды» Я. С. Хавинсон и академик-историк И. И. Минц, сразу произошел сбой. Самый высокопоставленный член еврейской «группы поддержки» Каганович решительно выступил против того, чтобы его имя фигурировало в общем списке, заявив Сталину, что он не еврейский общественный деятель, а член высшего руководства партии и государства, и должен быть обозначен

273

отдельно. Коллизию эту разрешили просто, предоставив Кагановичу копию составленного письма, которую тот подписал как персональное обращение в «Правду».

Возникла заминка и с Эренбургом. Когда Хавинсон и Минц, явившись 3 февраля к нему домой, ознакомили его с текстом, он был неприятно поражен его резким «кровожадным» тоном. Поэтому поставить свой автограф сразу по прочтении писатель отказался, решив прежде заручиться благословением Сталина. В тот же день он направил вождю записку, в которой, как сторонник полной ассимиляции евреев, намекнул на порочность самой затеи с обращением от людей, объединенных по национальному признаку. Будучи ценным для режима пропагандистским «посредником» с Западом, Эренбург мог позволить себе подобную строптивость, хотя бы в компенсацию за то, что немало потрудился, прикрывая скандальную «еврейскую политику» Сталина от критики извне. Тем более, что 27 января ему была торжественно вручена международная Сталинская премия за укрепление мира между народами140.

Сомнения Эренбурга дошли до всесильного адресата. Сочтя его замечания резонными, Сталин дал указание Маленкову учесть их при доработке «письма в "Правду"». Одновременно он попросил передать литератору, что желал бы видеть его подпись под обращением. Когда Маленков (в присутствии Кагановича) повторил это приглашенному в Кремль Эренбургу, тот не мог не повиноваться141.

Тем временем, вследствие пришедшихся на первую половину февраля таких важных внешнеполитических событий как бурная негативная реакция Запада на антисемитский подтекст «дела врачей» и особенно разрыв советско-израильских дипломатических отношений, Сталин дал указание с учетом всего этого изменить текст письма. Так 20 февраля появилась вторая его редакция, которая от первой отличалась двумя главными моментами.

Во-первых, чтобы затушить скандальную ажитацию вокруг «дела врачей» в стране и особенно в мире (прежде всего в США и Великобритании), был значительно смягчен чрезмерно резкий, «прокурорский» тон обращения. «Филиппика» в духе 1937 года будто по мановению волшебной палочки превратилась в вежливое приглашение «вместе <...> поразмыслить над некоторыми вопросами, затрагивающими жизненные интересы евреев». Из послания исчезли бранные «выродки», «отщепенцы», «шпионские банды» и «еврейские буржуазные националисты», а «еврейских тружеников» уже не призывали к повышению бдительности. И, самое главное, уже не выдвигалось требование расправиться с «врачами-отравителями». Умиротворя

274

ющий контекст письма дополнялся и вовсе идиллической концовкой — пожеланием начать издание в Советском Союзе газеты, предназначенной для широких слоев еврейского населения в стране и за рубежом.

Во-вторых, стала более умеренной критика «англо-американских империалистов» (вместо них теперь фигурировали «американские и английские миллиардеры и миллионеры»). Однако пуще прежнего критиковался Израиль, сионисты и «зарвавшиеся еврейские империалисты». Теперь они стали главными объектами советского пропагандистского удара142.

То, что из послания был изъят призыв к «самому беспощадному наказанию преступников», да и исчезновение с полос центральных газет воинственной риторики, неизменно присутствовавшей начиная с 13 января 1953 г., свидетельствовало, что Сталин отказался от намерения (если таковое имелось) организовать публичный процесс (как в 1936-1938 гг., с приглашением западных дипломатов и журналистов) по «делу врачей». Если бы он вскоре не умер, то, скорее всего, имело бы место действо, аналогичное тайной расправе над руководством ЕАК, с той только разницей, что было бы опубликовано итоговое краткое сообщение о смертных приговорах и их исполнении.

Как известно, обращение еврейской общественности так и не появилось в печати. Поскольку его «списали» в архив уже после смерти Сталина, 16 марта 1953 г.143, можно предположить, что до последних дней жизни он сохранял намерение его опубликовать - скорее всего, одновременно с информацией о казни «кремлевских врачей», тем самым как бы «самортизировав» предсказуемую бурную реакцию Запада. Но после того как наследники Сталина решили поставить на «деле» крест (об этом ниже), письмо оказалось ненужным. Также возможно, хотя и менее вероятно, что Сталин незадолго до приступа смертельной болезни сам успел отвергнуть эту идею с публикацией, полагая, что обнародование любой, даже выдержанной в оптимистическом тоне коллективной петиции евреев будет свидетельствовать о том, что в стране продолжает существовать пресловутый «еврейский вопрос». Рассуждая таким образом, логично предположить, что до диктатора в конце концов дошел смысл предостережения, прозвучавшего в письме Эренбурга: «Опубликование "Письма", подписанного учеными, писателями, композиторами и т. д. еврейского происхождения, может раздуть отвратительную антисоветскую пропаганду, которую теперь ведут сионисты, бундовцы и другие враги нашей Родины»144.

275

1 марта 1953 г. Сталина разбил сильнейший инсульт, после которого он впал в кому и уже не оправился. Смертельная болезнь вождя породила поначалу в его ближайшем окружении большое смятение. Памятуя поучение генсека о необходимости повышения политической бдительности в критические моменты истории, руководство МГБ выпустило 3 марта директиву «Об аресте враждебных элементов», подхлестнувшую аресты «еврейских националистов». Были взяты под стражу «космополит» И. Л. Альтман, театральный администратор И. В. Нежный, писатель А. Исбах (И. А. Бахрах) и др.*.

Даже смерть Сталина не смогла обуздать сразу инерцию антиеврейских репрессий. Поэтому очевидно, что задержись он на этом свете подольше, тайное преследование так называемых «еврейских националистов», несомненно, продолжалось бы. Вместе с тем, нет достаточных документальных оснований утверждать, что при таком развитии событий эти, успевшие стать рутинными, аресты переросли бы в масштабные антиеврейские гонения или, тем более, в новую массовую чистку руководящего номенклатурного слоя, якобы подготовлявшуюся Сталиным с конца 1952 г. Эта версия закрепилась в исторических анналах с легкой руки Хрущева и других соратников вождя, которым после его смерти очень хотелось, чтобы общество видело в них не соучастников преступлений Сталина, а «случайно выживших» будущих потенциальных жертв его террора. Обосновывается такая гипотеза главным образом тем, что Молотов и Микоян были заподозрены Сталиным в шпионаже в пользу американцев и англичан, и де чуть ли не поэтому он не включил их в состав нового Бюро Президиума ЦК КПСС. При этом «смазывается» то обстоятельство, что и Молотов, и Микоян все же вошли в Президиум ЦК, хотя и лишились личного благоволения вождя. Подобная, совсем «не смертельная» опала была наложена тогда и на таких старожилов Политбюро, как Андреев и Ворошилов, которого, тем не менее, включили в состав Бюро.

Чтобы выяснить причины, лежавшие в основе недовольства Сталина вчерашними ближайшими соратниками, необходимо конкретно разобраться в каждом таком случае. Скажем, Андреев был исключен из руководящей верхушки из-за хронического нездоровья, а Ворошилова Сталин отдалил от себя вследствие его явной интеллектуальной

* Более того, 6 марта 1953 г. был принят указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении Михоэлса звания народного артиста СССР и ордена Ленина Его отменили 30 апреля 1953 г., причем решением того же органа власти, вышедшим под грифом «Без опубликования в печати».

276

деградации. Что касается опалы Молотова, то она была обусловлена отнюдь не исключительно подозрением в шпионаже. Из записей выступлений Сталина на октябрьском (1952 г.) пленуме ЦК (были сделаны первым секретарем Курского обкома партии Л. Н. Ефремовым) явствует, что в отношении Молотова диктатора одолевали другие сомнения, выраженные им следующим образом: «Молотов — преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. <...> Чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Это грубая политическая ошибка товарища Молотова. <...> На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве это недостаточно? Пусть развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш Советский Крым. <...> Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится известно товарищу Жемчужиной. <...> Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо»145.

Ясно, что Сталин, продолжая доверять Молотову (в противном случае он не стал бы разводить его с Жемчужиной, а просто расправился с обоими), был серьезно обеспокоен его, как тогда выражались, «беспечностью» и «ротозейством». Как полагал вождь, «притуплением политической бдительности» его старого соратника могли воспользоваться «еврейские националисты», проникшие даже в его семью. Поэтому выглядят перевернутыми по смыслу с ног на голову слова, сказанные Молотовым через много лет: «Она (Жемчужина. -Г. К.) из-за меня пострадала... Ко мне искали подход, и ее допытывали... чтобы меня, так сказать, подмочить»146.

Совершенно очевидно, что главным действующим лицом в этой политической и личной драме был не Молотов, а Жемчужина, которую Сталин распорядился в конце января 1953 г. доставить из куста-найской ссылки в Москву. Закодированная в оперативной документации как секретный «объект-12», она снова подверглась допросам, но только в связи с показаниями арестованных врачей Виноградова, Вовси и Когана, и от нее не домогались оговора того, с кем она формально была разведена. То же самое можно сказать и в отношении бывшего заместителя Молотова в НКИД, советского посла в Великобритании И. М. Майского, арестованного МГБ 19 февраля 1953 г. в качестве «еврейского националиста». По тому же обвинению были взяты под стражу и три работавших вместе с ним в Лондоне сотруд

277

ника советского посольства, в том числе С. Н. Ростовский (Эрнст Генри). От них также не требовали компромата на Молотова. Поэтому сделанное спустя много лет Э. Генри в одном из интервью гипотетическое и не подкрепленное какими-либо доказательствами заявление о том, «что готовился процесс против Молотова, и что его и нас вместе с ним спасла только смерть Сталина...»147, также нельзя признать убедительным.

Тем временем следствие по делу Жемчужиной неожиданно застопорилось. В последний раз ее вызвали на допрос 2 марта, а потом по причине смертельной болезни Сталина оставили в покое. Через три дня диктатора не стало. О судебном процессе над врачами (даже закрытом) уже не могло быть и речи. Может быть, потому, что «дело» было в значительной мере инспирировано в 1951 г. Маленковым и Берией, стремившимися таким образом устранить Абакумова (но в дальнейшем оно «держалось» исключительно на Сталине), они нисколько не сомневались в его фальсифицированном характере. К тому же, понимая, что подобное судилище может стать реальной угрозой общественной стабильности в стране, преемники диктатора хотели, поставив на этом деле крест, как можно быстрей отмежеваться от него. Инициативу взял на себя Берия, который, став первым заместителем председателя Совета министров СССР и министром внутренних дел СССР, уже 10 марта распорядился выпустить Жемчужину на свободу. Спустя еще три дня он прекратил следствие по «делу врачей» и приказал отправить его на пересмотр148. Тем самым он одним выстрелом убивал двух зайцев: публично демонстрировал приверженность «социалистической законности» и укреплял свою популярность в народе, прежде всего в среде интеллигенции, серьезно пострадавшей в последние годы сталинизма. Он, видимо, надеялся на повторение положительного для него эффекта в общественном мнении - аналогично тому, как это произошло в пору так называемой мини-реабилитации конца 1930-х гг., когда Сталин заменил им на посту наркома внутренних дел патологически жестокого Ежова.

Арестованным врачам было предложено подробно изложить на бумаге претензии к следствию. Им дали понять, что новое руководство страны не сомневается в их невиновности, и они должны помочь восстановить социалистическую законность. В результате все узники, ссылаясь на применение к ним физического и психологического насилия, отказались от прежних показаний, содержавших самооговоры и обвинения коллег в тяжких преступлениях. Некоторые из них не только подвергли критике незаконные методы следствия, но и довольно искренне высказались о политике советского руководс

278

тва в отношении евреев. Свое кредо по этому поводу изложил тогда и профессор Я. Л. Рапопорт, глубоко и оригинально мыслящий интеллектуал, автор интересных и объективных мемуаров о «деле врачей»149.

Получив формальные доказательства изначальной фальсификации «дела врачей» и его полной юридической несостоятельности, 31 марта Берия утвердил постановление о прекращении уголовного преследования всех подследственных, по нему проходивших. На следующий день глава МВД СССР секретной запиской проинформировал об этом Маленкова, возложив основную ответственность за инспирирование и фальсификацию «дела» на Рюмина, а также обвинив бывшего министра госбезопасности Игнатьева в том, что тот «не обеспечил должного контроля за следствием, шел на поводу у Рюмина...». Одновременно Берия «счел необходимым... всех... арестованных врачей и членов их семей полностью реабилитировать и немедленно из-под стражи освободить». Уже 3 апреля это предложение было утверждено Президиумом ЦК КПСС, в котором говорилось также о том, что Л. Ф. Тимашук лишается ордена Ленина «в связи с выявившимися в настоящее время действительными обстоятельствами». Вечером того же дня арестованные кремлевские врачи были освобождены. В стране и мире узнали об этом из опубликованного 4 апреля «Сообщения Министерства внутренних дел СССР»150. Более 2 миллионов советских евреев, томившихся после смерти Сталина страхом перед неведомым будущим, смогли теперь с облегчением перевести дух.

На заседании Президиума ЦК 3 апреля было принято и решение о привлечении к «уголовной ответственности работников бывшего МГБ СССР, особо изощрявшихся в фабрикации... провокационного дела и в грубейших извращениях советских законов»151. По сути, эта санкция носила формальный характер, поскольку Берия еще 16 марта распорядился арестовать главного зачинщика «дела» Рюмина. И хотя этот человек, в сущности, являлся лишь послушным инструментом в руках Сталина, ему, не имевшему никакой поддержки в партийно-государственных структурах, пришлось расплачиваться и за свои преступные деяния, и за чужие - совершенные вождем и его окружением. Обрекая Рюмина на «заклание», не приняли в расчет даже того немаловажного обстоятельства, что его увольнение из органов безопасности и тем самым отстранение от «дела» произошло за два месяца до его кульминации — опубликования 13 января 1953 г. упомянутого сообщения ТАСС, придавшего ему («делу») исключительно политический характер. Более того, обвинив Рюмина в обмане правительства и фальсификациях, на него переложили

279

также ответственность и за ошибочную сталинскую национальную политику. 6 апреля «Правда» писала: «Презренные авантюристы типа Рюмина сфабрикованным им следственным делом пытались разжечь в советском обществе, спаянном морально-политическим единством, идеями пролетарского интернационализма, глубоко чуждые социалистической идеологии чувства национальной вражды». Рюмин, вначале отвергавший предъявленные ему обвинения, потом, когда его раздетого посадили в холодный карцер, вынужден был сдаться. 22 июля 1954 г. его расстреляли по приговору военной коллегии Верховного суда СССР.

Понесли наказание и другие бывшие руководители МГБ, причем, думается, не столько за попрание «социалистической законности» в ходе борьбы с «еврейским национализмом», сколько за прошлые интриги против Берии. Последний, организовав расследование обстоятельств гибели Михоэлса, представил 2 апреля в Президиум ЦК записку, в которой констатировал, что обвинения в шпионаже и еврейском национализме, выдвинутые против Михоэлса в конце 1947 - начале 1948 гг. были сфальсифицированы руководством МГБ. На основании этого 4 апреля были арестованы такие давние противники Берии, как бывшие заместители министра госбезопасности Цанава и Огольцов. Сам же бывший министр и главный по линии МГБ организатор этой тайной операции Абакумов к тому времени уже почти два года пребывал в заключении. 19 декабря 1954 г. его расстреляли, но во вмененных ему преступлениях неправомерные репрессии против «еврейских националистов» не значились. Также поступили (в том числе и в формулировании обвинений) с бывшим руководителем СЧОВД МГБ СССР А. Г. Леоновым и со стяжавшими позорную славу в «деле ЕАК» следователями Комаровым и Лихачевым152.

***

Развернувшаяся в послевоенное время в Советском Союзе аппаратная чистка была обусловлена прежде всего социально-политической природой сталинского режима, и для Сталина была способом обеспечить собственную дееспособность и единовластие посредством периодической кровавой прополки номенклатурно-бюрократического слоя общества. Разгораясь, как и прежде исподволь, кадровая «война» достигла кульминации в 1949-1950 гг. Если раньше чистки по «пятому пункту» носили спорадический, локальный и в основном административный характер, то теперь они приобрели систематичность, универсальность и репрессивность, сопро

280

вождаясь по-прежнему различными бюрократическими уловками, закулисными аппаратными интригами. При этом латентный «кадровый» антисемитизм продолжал оставаться строго дозированным. Попытки руководителей среднего звена радикально и одномоментно решить «еврейский вопрос» в отдельно взятых учреждениях, организациях или на предприятиях жестко пресекались - как дискредитировавшие государственную национальную политику - центром и Сталиным, лично определявшим меру дозволенного. Это обстоятельство вносило в кампанию элемент непредсказуемости, что усугублялось еще и тем, что к концу 1940 гг. со всей очевидностью стала проявляться психологическая деградация дряхлевшего Сталина, что находило выражение в том числе и в параноическом изменении личности. Нагнетание в обществе антисемитских настроений происходило столь бурно, что, достигнув к началу 1953 г. «критической массы» («дело кремлевских врачей»), они (настроения) вошли в явное противоречие с государствообразующей коммунистической идеей и стали реально угрожать социальной стабильности в стране. Такой размах антиеврейская вакханалия получила потому, что стоявший за ней Сталин под воздействием личной юдофобии явно поддался соблазну использовать послевоенные «разборки» с еврейской интеллигенцией для того, чтобы в очередной раз популистским манером списать издержки функционирования неэффективного режима за счет очередных «козлов отпущения».

Вместе с тем, послевоенное ужесточение официального антисемитизма в стране явно «не тянуло» на «окончательное решение еврейского вопроса» по гитлеровскому образцу. Сценарий массовой депортации, который и поныне относится, скорее всего, к области мифов, советским евреям не грозил*. Инстинкт самосохранения подсказывал советскому правящему классу, что реализация такого сценария в многонациональном государстве самоубийственна. К тому же, несмотря на серьезные проблемы с психическим здоровьем, в Сталине все еще сохранялось присутствие здравого смысла, как и ответственности за судьбу подвластной ему страны. К тому же, идейная амбивалентность личности вождя (противоречивый симбиоз коммунистической догматики и национализма) делала его явно неспособным пойти по пути открытого агрессивного антисемитизма. Кроме того, очевидная к концу жизни физическая немощь диктатора исключала возможность повторения масштабной кадровой авантюры в духе 1937 г. Но главнейшим сдерживающим фактором, несомненно, была

* Подробно о депортационной мифологеме см. в Приложении 2.

281

угроза провоцирования третьей (ядерной) мировой войны, в готовности к которой СССР явно уступал США. Показательно, что в своей последней крупной работе «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952 г.) Сталин высказал твердое убеждение в том, что более вероятна междоусобная война между капиталистическими странами («неизбежность войн между капиталистическими странами остается в силе»), чем вооруженная схватка между СССР и блоком империалистических держав, которые, как он полагал, «хотя и шумят в целях "пропаганды" об агрессивности Советского Союза, сами не верят в его агрессивность... и знают, что Советский Союз сам не нападет на капиталистические страны»153.

Все это заставило Сталина отказаться - почти на краю могилы -от дальнейшего нагнетания шовинистических страстей. Этому способствовало и то, что руководство США и Великобритании - даже, несмотря на скандал с «делом врачей», - выразили готовность провести со Сталиным «встречу в верхах». Существует мнение, что пропагандистская вакханалия с «делом врачей» и задумывалась как шантаж Запада154.

Раскручиванию спирали государственного террора препятствовало и подспудное противодействие высшей бюрократии. Значительно окрепшая к 1940-м годам благодаря корпоративной консолидации, она явно не желала, чтобы диктатор и впредь продолжал отправлять ее на заклание под аккомпанемент популистских лозунгов. После войны Сталин смог устроить только одну кровавую расправу над номенклатурными бонзами - «ленинградское дело», -да и то с помощью Маленкова и Берии, которым он так и не смог противопоставить новой аппаратной альтернативы. «Дело врачей» было как раз тем случаем, когда прошлая трагедия (1937 год), напомнив о себе, переродилась в фарс. Да и общество в целом, устав к концу правления Сталина от потрясений войны и перманентных чисток, жаждало стабильности и уверенности в завтрашнем дне. И этот социальный запрос, надо полагать, косвенно сказался даже на статистике ГУЛАГа. Если в 1946 г. за так называемые контрреволюционные (политические) преступления было репрессировано 123 294 чел., в 1949-м - 75 125, то в 1952-м - 28 8 00 чел.155.

Провальный исход «дела врачей», названного на Западе «делом Бейлиса атомного века», стал не только первым крупным, хотя и посмертным поражением Сталина, но и сильным ударом по созданной им бесчеловечной системе. Словом, у полностью изжившей себя сталинской диктатуры хватило пороху только на устрашающую увертюру. Ее время завершилось. Начиналась новая эпоха.

282

Примечания

1 См.: Большевик. 1949. № 18. С 27-40.

2 Шепилов Д. Т. Воспоминания // Вопросы истории. 1998. № 9. С. 13.

3 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 897. Л. 86-95; Д. 922. Л. 79-80; Д. 931. Л. 126-130.

4 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 119. Д. 862. Л. 5-192.

5 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 528. Л. 211; Д. 866. Л. 15; Оп. 118. Д. 562. Л. 117,117об., 125.

6 РГАСПИ. Ф. 17. Оп.З.Д. 1085. Л. 70; Д. 1082. Л. 2; Оп. 118. Д. 919. Л. 73; Д. 932. Л. 35; Д. 952. Л. 171; On. 119. Д. 147. Л. 111.

7 РГАСПИ. Ф. 17. On. 118. Д. 752. Л. 124,125; On. 119. Д. 107. Л. 66; Д. 228. Л. 132-142; Д. 1076. Л. 1-3,86-99.

8 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1085. Л. 70; Оп. 118. Д. 991. Л. 47-51; Оп. 119. Д. 57. Л. 80-83.

9 Федотов Г. П. Новое на старую тему. (К современной постановке еврейского вопроса) // Тайны Израиля. Еврейский вопрос в русской религиозной мысли... С. 454.

10 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 615. Л. 73-74.

11 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1072. Л. 37; Вопросы истории. 1990. № 5. С 58-59; Российская еврейская энциклопедия / Гл. ред. Г Г. Брановер. Т. 1. М., 1994. С 468.

12 РГАСПИ. Ф. 17. On. 117. Д. 1020. Л. 238-239; On. 119. Д. 100. Л. 105-110.

13 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 133. Д. 293. Л. 137-149.

14 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 333. Л. 97-129.

15 РГАСПИ. Ф. 17. Оп.118. Д. 695. Л. 21-22.

16 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. З.Д. 1072. Л. 19; Оп. 118. Д. 333. Л. 87.

17 РГАСПИ. Ф. 17. On. 118. Д. 345. Л. 13-14.

18 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 333. Л. 106.

19 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 58. Л. 131-132; Д. 352. Л. 81; Ф. 83. On. 1. Д. 9. Л. 7-10.

20 РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 86. Л. 165.

21 РГАСПИ. Ф. 364. Оп. 5. Д. 10. Л. 2.

22 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 143. Л. 36-43; Д. 153. Л. 36; Д. 397. Л. 5; Ф. 629. Оп. 1.Д. 98. Л. 53.

23 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1077 Л. 55; Ф. 629. On. 1. Д. 87. Л. 24-25,49.

24 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1089. Л. 66.

25 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 565. Л. 138-140; Оп. 132. Д. 118. Л. 2, 6-7, 27-28.

26 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 118. Л. 41-47, 71.

27 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 339. Л. 53-62.

28 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 967. Л. 2; Оп. 118. Д. 780. Л. 41-43; Оп. 132. Д. 276. Л. 28-33.

29 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 580. Л. 76-79; Д. 615. Л. 20; Д. 969. Л. 69-71.

283

30 РГАСПИ. Ф. 17. On. 118. Д. 854. Л. 16; Оп. 132. Д. 297. Л. 1-5; Д. 402. Л. 6.

31 Комсомольская правда. 1951. 8 марта.

32 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 133. Д. 312. Л. 52.

33 Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. С. 216, 232.

34 Там же. С. 252.

35 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 119. Д. 452. Л. 4-6.

36 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 119. Д. 452. Л. 13-15; Оп. 132. Д. 474. Л. 77-78.

37 РГАСПИ. Ф. 17. On. 119. Д. 118. Л. 230.

38 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1085. Л. 90-92; Оп. 119. Д. 118. Л. 235-236.

39 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 295. Л. 1-2.

40 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 931. Л. 133-150, 188-190; Оп. 132. Д. 122. Л. 90-109,152-155,175-181; Д. 294. Л. 70-72.

41 РГАСПИ. Ф.17. Оп. 118. Д. 404. Л. 65-73; Д. 720. Л. 7-10; Д. 968. Л. 142-149.

42 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 119. Д. 66. Л. 82 об.

43 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 119. Д. 66. Л. 80-84.

44 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 119. Д. 147. Л. 54-63; Д. 216. Л. 162-182.

45 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 750. Л. 184-186.

46 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 119. Д. 106. Л. 128-130.

47 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 128. Д. 608. Л. 83; Хрущев Н. С. Воспоминания // Вопросы истории. 1991. № 11. С. 48-49.

48 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1028. Л. 12,40; Оп. 118. Д. 853. Л. 130-131.

49 Государственный антисемитизм в СССР. С. 359-360.

50 Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. С. 265.

51 Государственный антисемитизм в СССР. С. 364-369; Справка музея Московского завода им. И. А. Лихачева. Подл, архивная коллекция автора.

52 Государственный антисемитизм в СССР. С. 364-366.

53 Там же. С. 367-369.

54 Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. С. 274.

55 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 119. Д. 254. Л. 121.

56 Государственный антисемитизм в СССР. С. 370-371.

57 Генина Е. С. Кампания по борьбе с космополитизмом в Кузбассе (конец 1940-х - начало 1950-х). Красноярск, 2003. С. 26-27.

58 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 119. Д. 111. Л. 28; Д. 254. Л. 121.

59 Государственный антисемитизм в СССР. С. 371-374.

60 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 119. Д. 111. Л. 25.

61 Генина Е. С. Указ. соч. С. 34-35.

62 Kennan G. F. Memoirs, 1925-1950. Vol. 1. Boston, 1967. P. 266-267; Государственный антисемитизм в СССР. С. 380.

63 Государственный антисемитизм в СССР. С. 374-375.

64 Там же. С 376-377.

65 Там же. С. 378-385.

66 Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. С. 301-302. 284

67 Рапопорт Я. Л. На рубеже двух эпох. Дело врачей 1953 года. М., 1988. С. 117; Столяров К. А. Голгофа. Документальная повесть. М., 1991. С. 9, 48-49.

68 Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти, 1945-1991. С. 66-67.

69 Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. С. 303-304.

70 Лубянка. Органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ. 1917-1991. Справочник / Сост. А. И. Кокурин, Н. В. Петров. М., 2003. С. 658-659.

71 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 46. Л. 19-21; Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. С. 359.

72 Государственный антисемитизм в СССР. С. 454; Брент Дж., Наумов В. П. Последнее дело Сталина. М, 2004. С. 145.

73 Документ ЦАФСБ РФ. Копия. Архивная коллекция автора.

74 РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1483. Л. 80,84.

75 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 48. Л. 20-21,80; Костырченко Г В. В плену у красного фараона. С. 307.

76 Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. С. 308.

78 Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. В 3-х тт. Т. 1. Март 1953 - февраль 1956 / Сост. А. Н. Артизов, Ю. В. Сигачев и др. М., 2000. С. 129.

79 Письма Л. Ф. Тимашук секретарю ЦК КПСС Н. М. Пегову от 17 марта 1956 г. и первому секретарю Президиума ЦК КПСС Н. С. Хрущеву от 22 марта 1956 г. // Источник. 1997. № 1. С. 7-10.

80 Брент Дж., Наумов В. П. Указ. соч. С. 49,146-149.

81 Малкин В. Б. Письма Лидии Тимашук. Коварная злодейка или жертва эпохи // Медицинский вестник. 1996. 16-31 января. № 2 (44); Хейфец М. Удивительная драма врача Тимашук // Народ мой (Израиль). 2002. № 24 (293). С. 35-37.

82 Документ ЦАФСБ РФ (Протокол допроса П. И. Егорова от 7 февраля 1953 г. Копия). Архивная коллекция автора.

83 Государственный антисемитизм в СССР. С.430-432.

84 Документ ЦАФСБ РФ (Протокол допроса П. И. Егорова от 29 октября 1952 г. Копия). Архивная коллекция автора; Брент Дж., Наумов В. П. Указ. соч. С. 36-37.

85 Документ ЦАФСБ РФ (Протокол допроса В. Н. Виноградова от 12 декабря 1952 г. Копия). Архивная коллекция автора; Брент Дж., Наумов В. П. Указ. соч. С. 97.

86 Документ ЦАФСБ РФ. Копия. Архивная коллекция автора.

87 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1064. Л. 42, 44; Д. 1096. Л. 41.

88 Журнал посещений кремлевского кабинета Сталина // Исторический архив. 1997. № 1. С. 33.

89 Брент Дж., Наумов В. П. Указ. соч. С. 194.

90 Лубянка. Сталин и МГБ СССР. Март 1946 - март 1953: Документы высших органов партийной и государственной власти / Сост. В. Н. Хаус-тов, В. П. Наумов и др. М., 2007. С. 522-523; РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 5837. Л. 27-28.

285

91 Документ ЦАФСБ РФ (Записка Л. П. Берии в ЦК КПСС от 25 марта 1953 г. Копия). Архивная коллекция автора.

92 Столяров К. А. Палачи и жертвы. С. 204.

93 Лубянка. Органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ. 1917-1991. Справочник. С. 679-680.

94 Государственный антисемитизм в СССР. С. 460.

95 Там же. С. 461.

96 Документ ЦАФСБ РФ (Записка Л. П. Берии в ЦК КПСС от 16 марта 1953 г. Копия). Архивная коллекция автора.

97 Московские новости. 1988. 7 февраля.

98 Документы ЦАФСБ РФ (Протокол допроса М. С. Вовси от 31 января 1953 г. Копия). Архивная коллекция автора.

99 Документы ЦАФСБ РФ (Протоколы допросов от 21 ноября, 4,10 декабря 1952 г. Копии.) Архивная коллекция автора.

100 Документы ЦАФСБ РФ (Протоколы допросов М. С. Вовси от 28 ноября, 10 декабря 1952 г., 31 января, 27 февраля 1953 г. Копии). Архивная коллекция автора.

101 Документ ЦАФСБ РФ (Записка С. А. Гоглидзе И. В. Сталину от 24 ноября 1952 г. о выполнении постановления ЦК ВКП(б) от 11 июля 1951 г. «О неблагополучном положении в МГБ СССР». Копия). Архивная коллекция автора.

102 Документ ЦАФСБ РФ (Протоколы допросов М. С. Вовси от 15 января, 27 февраля 1953 г. Копии). Архивная коллекция автора.

103 РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1195. Л. 1-4; РГАНИ. Ф. 89. Оп.18. Д. 23. Л. 1-3.

104 Аллилуева С. И. Только один год. М., 1990. С. 315.

105 Чуев Ф. И. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 474; Хрущев Н. С. Воспоминания // Вопросы истории. 1991. № 12. С. 62-63, 70, 71; 1992. № 1. С. 53, 63; Шепилов Д. Т. Воспоминания // Вопросы истории. 1998. № 7. С. 31.

106 Кончина: из воспоминаний А. Л. Мясникова, участника консилиума у постели И.В. Сталина / Публ. Л. А. Мясникова // Литературная газета. 1989. 1 марта.

107 Румянцев А. М. Между наукой и политикой // Наука и власть. Воспоминания ученых-гуманитариев и обществоведов / Отв. ред. Г. Б. Старушен-ко. М., 2001. С. 177.

108 Хрущев Н. С. Воспоминания // Вопросы истории. 1992. Kg 1. С. 55-56; Брент Дж., Наумов В. П. Указ. соч. С. 299.

109 Там же. С. 146-150.

110 Документ ЦАФСБ РФ (Протокол допроса П. И. Егорова от 16 февраля 1953 г. Копия). Архивная коллекция автора.

111 Пихоя Р. Г. Указ. соч. С. 71.

112 Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 155; Дневник В. А. Малышева // Источник.1997. № 5. С. 140-141.

113 Правда. 1952. 21 ноября; Адибеков Г. М. Коминформ и послевоенная Европа. 1947-1956 гг. М., 1994. С. 169.

286

114 АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 94. Л. 128-134; РГАСПИ. Ф. 83. On. 1. Д. 3. Л. 174.

115 Лубянка. Сталин и МГБ СССР. Март 1946 - март 1953: Документы... С. 535.

116 Лазарев В. И., Хаустов В. Н. Органы государственной безопасности СССР (1945—1954 гг.) // Советское общество: будни холодной войны. Москва-Арзамас, 2000. С. 194; Совет Народных Комиссаров СССР, Совет Министров СССР, Кабинет Министров СССР. 1923-1991. Энциклопед. справочник. М., 1999. С. 443, 468; Лубянка. Органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ. 1917-1991. Справочник. С. 680.

117 Лубянка. Сталин и МГБ СССР. Март 1946 - март 1953: Документы... С. 566-567; Государственный антисемитизм в СССР. С. 464-465.

118 Аксенов Ю. А. Апогей сталинизма: послевоенная пирамида власти // Вопросы истории КПСС. 1990. № 11. С. 103.

119 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 16. Д. 602. Л. 1; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР, 1945 - 1953 / Сост. О. В. Хлевнюк, Л. А. Роговая, Л. П. Коше-лева и др. М., 2002. С. 392-397.

120 Там же. С. 87-94.

121 Шепилов Д. Т. Воспоминания // Вопросы истории. 1998. № 7. С. 33-35.

122 Подробней: Клейн Б. С. Политика США и «дело врачей» // Вопросы истории. 2006. № 6. С. 37-38.

123 Аджубей А. И. Те десять лет. М., 1989. С. 63-66.

124 Правда. 1953. 21 января; Бурт В. Клеймо Лидии Тимашук // Литературная газета. 2003.10-16 сентября.

125 Правда Украины. 1949. 19 ноября; 1950. 4 января; 1952. 17,18 мая, 29 ноября, 28 декабря; Хрущев Н. С. Воспоминания // Вопросы истории. 1991. № 11. С. 58.

126 Медицинский работник. 1952. 21 ноября.

127 РГАСПИ. Ф. 364. Оп. 13. Д. 4. Л. 1-234.

128 Самойлов Д. С. Памятные записки. М., 1995. С. 165.

129 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 25. Д. 504. Л. 3-5.

130 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 25. Д. 504. Л. 7-93,98-127.

131 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 25. Д. 504. Л. 95-97.

132 Говрин Й. Израильско-советские отношения. 1953-1967. С. 29-47; Советско-израильские отношения. Сб. док. Т. 1. Кн. 2. С. 421-430.

133 Найтли Ф. Шпионы XX века. Мм 1994. С. 287.

134 Кравцов Б. Бегство из гетто. Л., 1984. С. 149-150; Независимая газета. 1998.12 мая.

135 Хренников Т. Н. Тихон Хренников о времени и о себе. М., 1994. С. 179.

136 Хрущев Н. С. Воспоминания // Вопросы истории. 1991. № 11. С. 56,59.

137 Мальков В. Л. Неизвестный Кеннан: заметки о морфологии и мышлении дипломата // Вестник Института Кеннана в России. 2004. Вып. 5. С. 39.

138Чуев Ф. И. Так говорил Каганович. М., 1992. С. 174;

139 Государственный антисемитизм в СССР. С. 470-473.

140 Правда. 1953.28 января.

287

141 Источник. 1997. № 1. С. 142; Фрезинский Б. Я. Книга о пятнадцати годах сталинского госантисемитизма и еще раз о событиях начала 1953 года // Народ Книги в мире книг. Еврейское книжное обозрение. 2005. Декабрь. №60. С. 8-10.

142 Государственный антисемитизм в СССР. С. 474-478.

143 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 25. Д. 504. Л. 159.

144 Государственный антисемитизм в СССР. С. 479.

145 Ефремов Л. Н. Дорогами борьбы и труда. С. 12-14.

146 ijyeB ф и Сто сорок бесед с Молотовым. С. 466.

147 Генри Э. Письмо «исторического оптимиста» // Дружба народов. 1988. №> 3. С. 239.

148 Россия. XX век. Лаврентий Берия. 1953. Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы / Под ред. А. Н. Яковлева; сост. В. Наумов, Ю. Сигачев. М., 1999. С. 17.

149 Рапопорт Я. Л. Указ. соч.; Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина. С. 686.

150 россия. XX век. Лаврентий Берия. 1953. Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы. С. 21-25.

151 Там же. С. 23.

152 Там же. С 25-28.

153 Правда. 1952.1 февраля.

154 Клейн Б. С. Указ. соч. // Вопросы истории. 2006. № 6. С. 42-46.

155 Попов В. П. Государственный террор в советской России. 1923-1953 (источники и их интерпретация) // Отечественные архивы.1992. № 2. С. 28.